Деррида

Если хочется быстро стать медийной фигурой, то нужно упрощать, говорить, где белое, а где черное, отбрасывать наследие, не заботясь о понятиях… Двусмысленность – вот усложнение, которым я не хочу пренебрегать, – в том, что эти молодые люди часто мобилизовались ради правого дела, дела справедливости, например прав человека. Это поколение сражалось за дело, которое в принципе было достойным, но создавалось впечатление, что скорее они сами пользуются им, чем служат ему[1275].

Даже в тех случаях, когда его позиции, по существу, не слишком отличались от позиций «новых философов», Деррида было очень сложно связывать свое имя с ними. Позже он признает, однако, что, хотя «эта проницаемость медийного и интеллектуального полей является именно французским феноменом», высказывание позиции может принести пользу публичному пространству и демократии при условии, что оно не будет «жестикуляцией», не будет «заражено мелким нарциссизмом самопродвижения, демагогическими упрощениями и вульгарными издательскими аппетитами»[1276].

Прессе он по-прежнему не слишком доверяет, если не считать немногих газет, которые считаются «дружескими». Очень близкие отношения сложились с Libération, а именно с Робером Маджиори. В отношениях с Le Monde Деррида, как и ранее, придерживается оборонительной позиции, что отчасти обусловлено его сложными связями с Роже-Полем Друа, но также тем, что Жозиан Савине, редактор приложения «Книги», очень близка к Филиппу Соллерсу. И даже если приход в издание Доминика Домбра, одного из его бывших студентов из Высшей нормальной школы, способствует в какой-то мере снятию напряженности, он по-прежнему не доверяет этому изданию. «Как и Бурдье, Деррида был „сложным клиентом“, – вспоминает Домбр. – На первом этапе он мог сыграть в интервью, получая огромное удовольствие от импровизации. Но потом хотел, чтобы результат стал похож на настоящий текст, чего в прессе достичь сложно. Ограничения формата были для него невыносимы. Малейшая купюра воспринималась им как цензура»[1277].

Деррида в конечном счете свыкся с фотографированием, признав позже, что в идеологическом характере его отказа фотографироваться скрывалось «притворное кокетничанье», «болезненное отношение» в своему собственному образу[1278]. Теперь проблема изменилась. Вопрос отныне в следующем: идти или не идти на телевидение? Его никогда не приглашали на передачу Apostrophes, но он заверяет, что, если бы пригласили, он бы отказался. В феврале 1996 года на встрече со студентами Университета Париж-VIII он рассказывает, что восхищается позицией Патрика Модиано в передачах, куда его приглашают: «Ему удалось заставить людей терпеливо ждать, пока он не подберет слово… Нашелся наконец тот, кто смог преобразовать публичную сцену и приспособить ее к собственному ритму»[1279].

Спустя два месяца Деррида посвящается отдельный выпуск передачи «Полуночный круг» (Cercle de minuit), которую ведет Лор Адлер. Не считая краткого и не слишком удачного появления на канале Arte вместе с Салманом Рушди и Пьером Бурдье, это его первое выступление на французском телевидении после возвращения из Праги 2 января 1982 года. Деррида дает согласие Лор Адлер потому, что он знает ее и ценит, а также потому, что он смог обсудить с ней порядок этой встречи, проходящей в весьма строгой обстановке. Франсуаза Жиру приветствует эту передачу в своей колонке в Nouvel Observateur, сожалея, однако, о неудачном расписании передачи:

Жак Деррида в час ночи, что за глупость! Пусть Лор Адлер не обижается. Ее «Полуночный круг» часто интересен, но аудитория, конечно, ограничена. И вот, предложить ей Деррида… Которого никогда не увидишь, который никогда не говорит… Самый знаменитый из французских философов за пределами Франции согласился наконец в порядке исключения выступить на телевидении, и это было просто чудо. Неслыханная свобода выражения, свежая мысль, новые, дерзко намеченные пути… Нечто невиданное, восхитительное[1280].