Деррида

Я часто спрашиваю себя, меня, чтобы просто увидеть, кто я есть – и кто я есть в тот момент, когда мне трудно, да, мне трудно преодолеть стеснение, если я оказался нагим перед взглядом какого-то животного, например на глазах у кота.

Откуда эта трудность?

Мне трудно подавить стремление устыдиться. Трудно задавить в себе протест против непристойности. Против неприличия, которое может состоять в том, что ты оказался голым, с открытыми половыми органами, нагишом, перед котом, который смотрит на вас, не шевелясь, просто видя. Неприличие одного животного перед другим животным, а потому, можно сказать, своего рода живонеприличие (animalséancè): особый опыт, единичный и несравненный опыт такого неприличия, состоящий в том, что показываешься поистине нагим перед неотступным взглядом животного, благожелательным или безжалостным, удивленным или признательным. Взглядом видящего, визионера или сверхпроницательного слепца. Словно бы я тогда стыдился того, что оказался голым перед котом, но также стыдился за стыд…

Я должен сразу же уточнить, что кот, о котором я говорю, – это реальный кот, собственно, поверьте, котик. Это не фигура кота. Он тихо входит в комнату не для того, чтобы стать аллегорией всех котов на земле, кошачьих, которые шествуют по мифологиям и религиям, по литературе и басням[1296].

Для Деррида 10-дневная конференция в Серизи никогда не сводилась исключительно к лекциям и следующим за ним обсуждениям. Всегда есть «нечто более аффективное, цепкое, более внутреннее, одновременно несказанное, немыслимое», то, что связано с «брошенным вскользь, в том, что можно было бы назвать беготней, столкновениями, пересечениями в Серизи, во время встреч или обсуждений, частных, если не сказать тайных, которые никогда не собираются и не публикуются». В основном именно поэтому для него это несравненный «опыт мышления»[1297].

Он и на этот раз очень рад этим насыщенным, мирным, теплым дням. Свою искреннюю благодарность он выражает руководительнице конференции:

Это было чудесно, поистине «чудесно», эта «десятидневка», и снова благодаря вам. Я это говорю не только от себя. Это общее чувство, это чувствуют все, кому было настолько трудно уезжать, что они просто плакали… Что же до того, что в большей степени относится лично ко мне, вы можете представить себе эту странную, прекрасную и одновременно волнующую возможность, которая была мне дана, – тревожная деликатность мешает мне сказать о ней, как стоило бы, но я уверен, что вы меня понимаете… «Возвращаться» всегда, конечно, сложно[1298].