Дервиш света

Но муфтий знал, что делает. Георгий Иванович для него воплощал самые фантастические мечты о богатстве и могуществе. Старый хитрец отлично понимал, что женщиной можно привязать человека покрепче, чем кандалами.

Логика примитивная, но несокрушимая.

Так и жил Георгий Иванович в привратницкой ишанского подворья, проклиная обстоятельства, собственную слабость и безволие.

Пока суд да дело, пока не подошло время — неспокойно было в Туркестане и в самой Бухаре, — Аталык не решался назначить в открытую Георгия Ивановича на официальную должность. Это сразу вызвало бы вмешательство, и притом самое бесцеремонное, российского императорского агента, имевшего свою резиденцию тут же, рядом, в Новой Бухаре. Приходилось до поры до времени «прятать» Георгия Ивановича, осторожно и скрытно использовать «его великие знания и опыт».

А так как тайное убежище Георгия Ивановича находилось в ишанском подворье и положение слуги и даже невольника не позволяло быть разборчивым, Георгию Ивановичу приходилось выполнять капризы и самодурство муфтия и играть, скрепя сердце, роль наперсника и ближайшего доверенного его лица.

Долгими вечерами за пловом и чаем господин муфтий вел глубокомысленные беседы с Георгием Ивановичем на самые разнообразные темы, часто невыносимо нудные и скучные. Муфтий с наслаждением разглагольствовал о себе, о своем могуществе, хвастал глубиной своей религиозной учености и высочайшим авторитетом, втолковывал свои взгляды.

«Дойдет дело до того, — думал порой Георгий Иванович, — что меня в конце концов перекрестят в мусульманство. А что? И муфтию, и самому почтеннейшему Аталыку это очень с руки. Не придется им тогда прятать меня по всяким закоулкам. Обзаведутся тогда Аталык и муфтий одним прозелитом, да еще каким! Безбожником бывшим! Христианам в посрамление».

А муфтий не терял времени, благо, он может заставлять своего раба-невольника слушать себя сколько ему хотелось.

Начинал он беседу издалека, со времен «славных дел веры и святого мазара Тешикташского, когда он, муфтий в Ахангаране, был светочем «учения чистого».

Он вспоминал те времена с наслаждением и спесью. Он тогда был накиб — глава дервишей, что тысячами бродили по долинам Ферганы, Ахангарана и Сырдарьи, владычествовал умами черни. Тогда он приобрел почет и уважение среди улемы Ташкента и Коканда. Он почитался мутаваллием — хранителем мазара Тешикташ — места поклонения святым, куда стекались паломники со всего Туркестана.

От времен слепоты он сохранил раздражительный характер, колючий, горячий. Казалось бы, возврат зрения должен был смягчить муфтия, примирить с передовой наукой. Но нет, раздражение лишь обострилось.

Кроме того, муфтий после поездки в Истамбул начал частенько выпивать, а пьянство — смертный грех. И муфтий искал в своем урусе-невольнике виновника своего прегрешения, хоть и подвержен был пороку пьянства задолго до появления в Бухаре.

А виновник в совращении мусульманина в грех пьянства пред лицом загробных ангелов Мункира и Анкира несет бо́льшую ответственность, чем поддавшийся соблазну мусульманин.

И муфтий по вечерам пил. Он начинал с «дозволенного» напитка — виноградного сока, уваренного на одну треть. Такой сок «халол» и «тосир», то есть чистый и дозволенный — его даже сам пророк, судя по преданиям, отведывал частенько. Но этот сок пьянил и соблазнял — пить и пить. И Георгий Иванович чувствовал, что спаивает своего хозяина, а муфтий спаивает его.

«Не хватает, чтобы я пал так низко, чтобы еще сделался пьянчугой, А он своим «халолем» доведет меня черт знает до чего». А не пить нельзя. Муфтий впадает в неистовство от двух пиал виноградного сока. Случалось, что он вскакивал и бежал к воротам позвать «миргазаба» — господина гнева, то есть полицейского, и приказать ему бросить в зиндан этого проклятого гяура, соблазняющего правоверного мусульманина.

Но до миргазаба не доходило. «Подпортив» нервы своему рабу-инженеру, муфтий наливал новую пиалу и себе и ему и принимался разглагольствовать. Скрытность муфтиев вошла в пословицу. Но «кровь виноградной лозы» столь ароматна и приятна на язык, столь прекрасна золотистым цветом, заимствованным от солнца! И к тому же она развязывает язык и обнажает самые сокровенные тайны души.

И тут в пьяном состоянии вдруг муфтий вступал на стезю политики: