Держава и топор

Нераскаявшийся преступник вызывал серьезное беспокойство властей, вынуждал их суетиться, добиваться его «прозрения». Во время суда над Мировичем заметили, что при ответах на вопросы он проявлял «некоторую окаменелость». Он лишь выразил сожаление о печальной судьбе тех 70 солдат, которых увлек в бунт. В наказание за упрямство суд постановил сковать преступника цепями и так держать под строгим караулом. Уже через день генерал-прокурор Вяземский доложил высокому собранию, что Мирович «при сковании… в таком же состоянии был, как и при увещании, а после начал плакать, из чего признается не пришел ли в раскаяние?» После этого вновь была отправлена делегация из судей, но даже кандалы не смутили преступника – он так и не раскаялся в содеянном.

Смягчалось наказание из‐за юного возраста преступника. В 1733 году за одну и ту же вину взрослый солдат Алтухов получил кнут, а соучастники его «дети малые» – лишь плети. Меньшее число ударов кнута получали женщины, учитывали при наказании и беременность преступницы. О дворовой девке Марфе Васильевой, которая к моменту вынесения приговора оказалась беременна, в 1747 году вынесено решение: «Когда она от родов свободится, учинить наказание – бить плетьми». Так же о беременной Софье Лилиенфельд в приговоре 1743 года мы читаем: «Отсечь голову, когда она от имевшаго ея бремя разрешится».

При вынесении приговора учитывались и многие другие обстоятельства – осведомленность или неосведомленность подсудимого о преступлении, результаты, полученные при следствии, отсутствие умысла в действиях преступника, срок предварительного заключения, тяжесть перенесенных пыток и др. Но более всего на коррекцию приговоров, особенно по важнейшим делам, воздействовала сила неуправляемой самодержавной власти, нарушавшая всю тогдашнюю логику соотношения преступления и наказания. И тогда недоумение по поводу приговора выражали даже те люди, которые были причастны к политическому розыску. В 1792 году именным указом императрица Екатерина II приговорила к 15 годам заключения в крепости Н. И. Новикова, а в отношении его подельников ограничилась официальным выговором – «внушением» и ссылкой их по деревням. Приговор Новикову вызвал вопросы А. А. Барятинского, который с большой тщательностью готовил этот процесс и полагал, что под суровый приговор суда подпадут минимум шесть-семь масонов, связанных с Новиковым. Получив указ императрицы, Барятинский 22 июня 1792 года писал С. И. Шешковскому: «Но позвольте мне дружески вам сказать: я не понимаю конца сего дела, как ближайшие его сообщники, если он преступник, то и те преступники! Но до них видно дело не дошло. Надеюсь на дружбу вашу, что вы недоумение мое объясните мне». Конечно, Барятинский рассчитывал раздуть из дела Новикова и его товарищей большой процесс и стать разоблачителем зловредных масонов – врагов отечества и престола. Но он не понял, что к концу следствия настроения императрицы изменились, она по неизвестным до конца причинам решила свернуть все дело.

История политического сыска знает и немало случаев, когда судьба узников годами никак не решалась. Типичным является постановление 1724 года об искалеченных на пытках колодницах. Когда выяснилось, что их не берут ни в монастыри, ни на прядильные дворы, А. И. Ушаков написал о них, что их все равно нужно держать в тюрьме, ибо если выпустить, «от того в народе зловреден будет». Так эти люди без приговора и умирали в тюрьме Тайной канцелярии.

При вынесении приговоров судьи думали и о пропагандистском эффекте, который вызовет помилование преступника или облечение его наказания. Тем самым власть выразительно демонстрировала свою всепобеждающую мощь в наказании преступника и одновременно свою милость к падшим. Милости приурочивали к знаменательным памятным датам, важным событиям, по случаю различных церковных, светских празднеств, рождений и похорон в царской семье, во время болезни, при смерти монарха или при вступлении на престол нового властителя. Милости были разные: одним дарили жизнь, другим колесование живьем заменяли на колесование уже после отсечения головы, третьим отменяли посажение на кол и четвертовали.

Помилования входили в «правила игры» вокруг эшафота, и их предусматривали заранее. «Сентенция о казни смертию четвертованием Бирона и конфискации имущества» была принята судом 8 апреля 1741 года, а указ о «посылке» Бирона с семьей в Сибирь был подписан за три месяца до этого – 30 декабря 1740 года. Более того, подпоручик барон Шкот, посланный в Пелым для строительства тюрьмы для Бирона, рапортовал 6 марта 1741 года, что заканчивает стройку и уже ставит палисад.