Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Ни в одном (ни в одном!) своем фильме ММ не появилась голой. Легендарная съемка ню на алом шелке в первый в истории титульный номер «Плейбоя» до такой степени застит людям глаза, что они спорят с очевидным: Мэрилин умерла за девять (девять!) лет до первой обнаженки на американском экране (для непосвященных: это была Энн-Маргрет в «Познании плоти»). Вопреки наветам, фарисейская Америка чуралась неодетых дам, как имам свинины. Швеция пробила это табу в 47-м (бергмановская «Музыка в темноте»), Франция — в 57-м («И Бог создал женщину»), Британия и СССР уже в звуковой период — в 65-м («Дорогая» и «Первый учитель»). И только главная кинодержава хранила белизну одежд до самого 70-го, оскоромившись уже после Вудстока, пышного увядания пионерки этого дела Брижит Бардо и почти одновременно с «Эммануэлью». Так что вольности Мэрилин не простирались и не могли простираться дальше фотопроб и солдатских календарей.

Станиславского она и впрямь штудировала усердно, терзала себя уроками у главного проводника Учения в США Ли Страсберга, не разумея самой сути метода: перевоплощение через погружение в заданную среду и условия. Монро просто ни разу не предлагали роли, чем-то отличной от ее натуры — разбитной няши с видами на жирный брак. Какие глубины требовались для того, чтобы это играть, к чему были искусственная симуляция, а затем и провокация горя в труде и личной жизни, неясно. Она много ставила на свой последний фильм «Неприкаянные» — нервическую, перверсивную экранизацию пьесы своего уходящего мужа Артура Миллера, но и там, как и везде, играла ранимую доступность. Картина вошла в историю лишь серийной гибелью за месяц до проката всех трех исполнителей главных ролей: Кларка Гейбла, Монтгомери Клифта и самой ММ.

И убили ее не Кеннеди, хотя она совершенно открыто спала с обоими: одно нетрезвое соло в экран «Happy Birthday, Mr. President» убедительнее тысячи компрометирующих пленок. Миллер в мемуарах и объяснял разрыв тем, что барбитуру слонового действия она жрала горстями. Глуша дискомфорт, бессонницу, творческие муки и все прочее, что полагается суперзвезде. Вокруг была целая свита наставников, стилистов и добрых докторов; Миллер предупреждал, что это добром не кончится, — это добром и не кончилось. Любимица казарм и бензоколонок захотела стать Настасьей Филипповной, будучи для того чересчур сдобной, жаркой и обещающей. Роскошное тело превозмогло чуткую душу. Перебор телесности не заглушили бы ни Станиславский, ни Достоевский, ни вся пылкая Польша, вместе взятая. «А у меня душа — она почти из воска, / Податлива, тонка, наивна, как березка», — этот романс под гитару в ее исполнении стал бы стенобитным хитом «Старых песен о главном». Рожденный за полтора года до ее гибели и истово влюбленный задним числом К. Л. Эрнст возвел бы и храм ее имени, кабы церковь позволила. Храм нерукотворный остался за нею и так. Именно святая великомученица масскультуры заповедала: красивой девочке должно быть умной, жить голой, умереть молодой. И возьмут ее в рай без билета, и нарядят в белые одежды, и провозгласят символом небесной чистоты.

Да и по праву.

1962. Хэм

Старик и мода

На смерть Хемингуэя

Это неловко произнести, но икона середины века и очень крупный писатель Хемингуэй был совершенно несусветным пижоном. И покончил с собой не от отчаяния или помешательства, как большинство, а из сугубой рисовки. Как положено балованному премьеру.

Фото Хемингуэя без ружья выглядит монтажом.

Без ружья — так со спиннингом. Без спиннинга — так с новой бабой под мышкой. Без бабы — так с Фиделем Кастро.

Так настырно удостоверять свое мужчинство любыми формальными признаками — бородой, пистолетом, трубкой, ногами шире плеч, сменными женами и трупами львов и акул — может только тот, кто сильно в нем сомневается.

Оттого и болтается по миру на сафари, войны, рыбалки, гастрономический и секс-туризм. Оттого и сыплет со вкусом восьмиклассника: виски-кьянти-астиграппа-капри-бьянко.

Все вранье. Бравада. Первый рассказ «Дух Маниту». Обращение к сестре и подругам — baby. Фанатизм на трупах, танках, теннисе, дрянных напитках, штормах и нарушителях американского спокойствия.

И вот этот нечеловечески закомплексованный гигант был у нас экскурсоводом по брутализму? Это ему мы обязаны целой плеядой Семеновых, Лимоновых и Прохановых, бегающих по всему свету в камуфляже с расчехленным стволом и зачем-то чтимых дельным писателем Прилепиным?

Ему, да.