Старшину, до этого не ощущавшего холода воды, вдруг пробил озноб — от слабости духа, перенапряжения нервов. Чтобы успокоить себя, он еде пал несколько глотков мутной воды и снова осторожно высунул голову из-под кочки: вражеские солдаты, завершив свое черное дело, начали стаскивать тела убитых десантников в одно место. Они делали это нехотя и брезгливо — накидывали на шею убитого брезентовый ремень, затягивали его, а затем тащили труп волоком.
Егеря долго шныряли по болоту, собирая оружие и тела убитых. Только к вечеру они покинули место боя.
Мочихин подождал еще некоторое время, вслушиваясь в наступившую тишину, затем тихо, чтобы не шуметь, стал выбираться из воды. С первой попытки ему сделать это не удалось: тело задеревенело, раненые руки обессилели, а ноги засосало в ил так, что он не мог выдернуть их. Старшина попробовал еще раз, но обе ноги крепко увязли в донном иле. Мочихин забеспокоился, лишь сейчас он обратил внимание, как его сильно засосало. И новый страх охватил Мочихина — спасся от одной смерти, а другая, более жестокая, подстерегает здесь же! Старшина исступленно схватился за кочку, подтянулся к ней, затем собрал в один пучок осоку, закусил его зубами, чтобы помочь ослабевшим рукам, и напрягся, вытягивая сначала одну ногу — медленно и нехотя, но все же вязкий ил отпустил ее, затем с большим трудом удалось вытащить вторую, оставив при этом ботинок.
Выбравшись на берег, Мочихин в изнеможении повалился на землю и облегченно вздохнул: наконец-то! И хотя он сильно устал, хотя после двух бессонных ночей хотелось спать, старшина пересилил себя и заставил ползти туда, где лежали его товарищи — может, кто-то еще жив!
Но среди десантников живых не оказалось. Они лежали друг на друге — кто ничком, кто лицом вверх, почти все раздетые и разутые врагом. Мочихин ползал вокруг кучи человеческих тел и, как одинокий зверь, покинутый всеми, выл, не стыдясь слез.
— Ребята! Ребятушки! — звал он. — Ну хоть кто-нибудь из вас живой?!
Но трупы молчали. Тогда он стал заглядывать им в лица, дотрагиваясь до каждого. Однако тела краснофлотцев и красноармейцев успели остыть и веяло от них холодом. Замерз он и сам. Если бы можно было снять с себя обмундирование, выжать его! Но ранеными руками этого не сделать. Воспользоваться одеждой или плащ-палаткой убитых тоже нельзя: все ценное вражеские солдаты сняли и унесли с собой.
Мочихин продрог окончательно. Нужно было идти, двигаться. Но куда — он не знал, да и не хотелось никуда идти. Ему вдруг стало все безразлично, даже страх за собственную жизнь и тот вдруг пропал. Единственное, что его еще мучило, — это то, что он живой, а они мертвые.
Вывел старшину из гнетущего состояния яркий свет взметнувшейся в небо ракеты. Всполошенные егеря на всякий случай освещали Ондозеро, боясь повторения случившегося. Мочихин быстро поднялся и пошел в сторону леса. Пройдя несколько метров, он вдруг споткнулся о что-то мягкое и упал. А когда с наблюдательной вышки выпустили новую ракету, при свете ее он увидел сержанта Чернова, лежащего на земле рядом с каким-то матросом в одной тельняшке. Сержант прижимал к себе этого матроса, словно своей оголенной грудью пытался закрыть его. Оба были мертвы. У матроса юное, почти девичье лицо, настолько юное, что Мочихин ужаснулся: а не девушка ли это в самом деле? Почему они здесь, а не там, где все? Егеря не нашли? Или поленились тащить? Мочихин еще раз взглянул на юного матроса — ну девушка и все тут! А не галлюцинации ли это?!
Старшину вновь охватил страх. Он побежал. Бежал до тех пор, пока снова не споткнулся и не упал. А вставать и идти куда-то уже не мог. Так и остался лежать, пока его не сморил сон.
На следующий день, когда он проснулся, было уже светло. Старшина, вспомнив, где находится, осторожно приподнял голову и осмотрелся. Вокруг никого. Он на болоте совершенно один — руки в крови, в изодранной тельняшке, в одном ботинке. Старшина тоскливо посмотрел туда, где лежали его мертвые товарищи, и его вдруг снова потянуло к ним. Потянуло нестерпимо, страстно — ему даже почудилось, что оттуда его кто-то звал. И он хотел уже пойти, как вдруг увидел солдата-велосипедиста, проезжающего по дороге из гарнизона. За ним бежала овчарка. От неожиданности Мочихин сразу бросился на землю, но собака успела его заметить, свернула с дороги. Вскоре она подбежала к нему, почему-то тихо заскулила и замахала хвостом. Старшина, уже лежа на земле, незаметно опустил левую руку в карман, нащупал «лимонку» и ухватился за кольцо: «Если начнет лаять и кусаться, подорвусь вместе с ней! Это будет лучше, чем получить пулю в затылок!» И тут же другая мысль с нервной тоской мелькнула у него в голове: «Глупо все вышло: из такой передряги выбрался, а тут — на тебе!» Он приготовился к самому худшему. Но овчарка неожиданно ткнулась влажной мордой ему в лицо и принялась облизывать его раненые руки. «Черт побери, может быть, она из наших?»— удивился, ничего не понимая, Мочихин и стал отталкивать от себя собаку.