Десерт из каштанов

Странно. Арсений понимал, что брат знает сестру куда лучше, чем он – незнакомку, с которой никогда не перебросился ни единым словом. Но какая-то неслыханная уверенность твердила ему, что это не так. Что та Женя Хмелева, которая рисует на полях тетради ослиноухого человечка и мечтает испечь белый торт без корочек, не может одеваться в черный бархат и кожу и «красить губы гуталином». Какая-нибудь другая – да. Но не эта. Эта варит горячий шоколад, размышляет о смысле жизни, не хочет рожать детей от скуки и любит «Мэри Поппинс», попрыгунчики и ванилин.

Если бы в эту секунду Гаранина попросили привести веские аргументы, он бы отличился невиданным красноречием. Его мозг просчитывал вероятности, даже не облекая их в слова, на это ушло бы время, а Арсению казалось, что как раз времени у него-то и нет.

Что, Гаранин? Что не дает тебе покоя?

Так вот, если бы нужны были аргументы, а не предчувствия… Он ответил бы каждому спросившему, что еще Фромм – кажется, это был именно Эрих Фромм, – поделил всех людей по психотипу на биофилов и некрофилов. Нет, безо всякого сексуального подтекста или, по крайней мере, не ограничиваясь только им. Некрофилы любят силу и власть, коллекционирование, механизмы. Они говорят о болезнях, обсуждают на лавочках похороны и самоубийства, потому что вообще часто думают о феномене смерти, они мысленно возвращаются в прошлое, но почти никогда не глядят в будущее. Они сентиментальны, ибо зависимы от вчерашних чувств, и годами переживают эмоции, уже давно канувшие в небытие. Им свойственен закон и порядок. Некрофилы могут взаимодействовать, только владея, обладая. А биофилы смотрят в будущее и принимают жизнь в ее переменчивости, развитии и безалаберности. В рамках человеческой нормальности не встречается чистых, стопроцентно некрофильных и биофильных характеров (и то и другое – невроз и патология), но по склонностям определить все же можно, и Арсений Гаранин интуитивно определял Женю Хмелеву, свою Женю Хмелеву из оранжевой тетради в синюю полоску, очевидно биофильной. В то время как по рассказам Станислава она являлась глубинно иной. Как такое возможно? Неужели у нее раздвоение личности? Или он просто прикидывается?.. И тогда…

Что не дает ему покоя? Времени становится все меньше, и скоро оно совсем иссякнет. Течение секунд в запертом пространстве кабинета – где на столе статуэтка Анубиса и электронный циферблат, а на стене аналоговые часы, – ощущалось так же остро, как на дне океана, когда в баллоне за плечами заканчивается запас кислородно-газовой смеси.

Арсений зажмурился, что есть силы растирая брови и переносицу. Что? Что он так усиленно вспоминает? Что вертится прямо здесь, на самом острие его сознания, как балерина на музыкальной шкатулке?

Расческа.

Расческа лежала в нагрудном кармане справа. Расчесывался он левой рукой, ею же придерживал дверь. У Жени Хмелевой ранения лица справа намного серьезнее тех ссадин, что на другой половине лица. Ее мучитель был левшой.

Совсем как Станислав.

Это не она. Она – не его сестра, она его жертва.

Стул отлетел к самому окну, со стола хлынули бумаги, задетые рукой. Арсений несся по коридору, молясь только, чтобы успеть.

– Санитаров! – на ходу проорал он оцепеневшей медсестре, даже не рассмотрев, кто это был: безликий голубоватый костюм.

Он ворвался в первый бокс, точно зная, что сейчас там увидит. И даже не подумал, что произойдет, если он ошибется.

Он не ошибся.

Станислав стоял, нависая над Женей, и изо всех сил прижимал подушку к ее лицу. А она не сопротивлялась. Конечно, она не сопротивлялась. Она была далеко отсюда, там, куда этот человек упек ее еще раньше, на той железнодорожной насыпи, что вся пропахла кровью и креозотом, пропиталась отвратительным ядовитым духом человеческого страха и страдания.

Арсений бросился к нему через всю палату и буквально снес с ног вместе с подушкой. Забежавшая следом Ромашова уже хватала мешок Амбу[9], кто-то еще делал непрямой массаж сердца. Гаранин не видел.

Первый раз в жизни он дрался так, что не видел перед собой вообще ничего. Ни места, где находится, ни лица человека, в которое почти погружаются его кулаки. Все заливал нестерпимый, колючий, ярчайший свет, он начинался где-то в горле и заканчивался на другом конце развернутой, распахнутой и выпотрошенной Вселенной.

Когда его оттащили, мужчина под ним давно перестал отвечать на удары или закрываться от них. Он валялся на полу палаты без сознания, и линолеум вокруг был забрызган темной киноварью.

Гаранин пришел в себя, и Илья с Андреем разжали руки, выпуская его.

Арсений, шатаясь, поднялся на ноги.

– Пульс есть?

Вопрос касался Жени.

– Есть, – эхом отозвалась Ромашка.

– Дышит?

– Дышит.

Он оглядел свои кулаки, потом наклонился к избитому Станиславу и проверил пульс и у него. Жить будет. Сволочь. Конечно будет, куда ж он денется. В отделении реанимации у него просто нет других шансов.

В дверях уже сгрудились санитары, анестезисты, врачи и медсестры. Все таращились на Гаранина испуганно: не каждый день увидишь завотделением реанимации, избивающего человека в палате коматозников…