Десять дней до конца света

Люди в черном возвращаются. Лоуму как будто нет до них никакого дела. Он кружится так быстро, что я не успеваю увидеть, что они делают. Фауна изменяется. Странных животных мало-помалу вытесняют другие, более привычные. Грубые строения торчат из земли, и в них, кажется, живут люди.

Потом всё ускоряется: строятся города, всё больше, всё промышленнее, и вот они уже похожи на те, что я знаю. Когда приходят взрывы, картины расплываются, волна гнева накрывает нас, и всё внезапно гаснет.

Пузырь снова исчез, будто его и не было.

Я смотрю на моих спутников. Мне непонятно, какую хронологию мы только что видели. Эти люди в черном, кажется, нарушили экосистему планеты. И главное, если верить Лоуму, эти люди первыми появились как вид, уже обладая передовой технологией. Это какой-то бред.

– Зефир, ты помнишь: листки, те, что привели меня к тебе… «ЧЕРНЫЕ СИЛУЭТЫ», написал ты на них.

– Ты думаешь, что это они?

– Возможно. Кажется, мне снились эти люди.

Ответ Лоума повергает меня в смятение. Он позвал нас сюда, в этом нет сомнений. Но почему нас? Зачем? Я пытаюсь поставить себя на его место. Он живет многие тысячи лет, наши жизни для него – какие-то несколько часов. Однако эти эмоции, которые он передал нам, – я их почувствовала. Что-то общее у нас наверняка есть. Инстинкт выживания? Взрывы мало-помалу уничтожают его планету. Он чувствует угрозу и ищет способ защититься? Почему он видит этот способ в нас?

– Мне одной захотелось войти в пузырь? – спрашивает мечтательно Ева.

Гвенаэль глубоко вдыхает и выдыхает.

Его рука, судорожно сжимающая ручку, болит, болит сгорбленная спина, болит пустой желудок. Он глотает злаковый батончик, перечитывая последние строчки.

Он знает, что такое этот пузырь. Иные скажут, что это метафора матки, или еще какую-нибудь чушь в этом роде из области психоанализа. Нет, не то. Этот пузырь – его воображение. Это то, что он пишет. Гвенаэль впускает своих персонажей в самое сокровенное в себе, чтобы дать им шанс спасти свой мир, когда его мир агонизирует и он ничего не может сделать. Писать всегда было для него единственным преобразующим актом. Заронить искру мечты, чтобы рассеять тьму.

Он протирает усталые глаза. Чуть раньше Лили-Анн в очередной раз прервала его, заставив выслушивать долгие технические подробности. У него осталось полтора часа, потом она вытащит его из этого грота хоть силой. Он чувствует, что конец его текста здесь, совсем близко, под рукой. И набирает в грудь побольше воздуха. Финишная прямая.

97

Ч – 5

Сара бежит по шоссе в густой толпе.

Она только что проснулась, будто кто-то ее подтолкнул, вскочила на ноги и поспешила нетвердой походкой.

Туман мешает ей различать малости свободного пространства на асфальте, и она часто налетает на людей, мешающих ее продвижению. Никто не реагирует – ни на ее спешку, ни на боль, ни даже на ее наготу. Эти люди уже мертвы. Они поставили крест на жизни.

Она пробегает развилку, хочет было вернуться назад… Нет, ее поворот не здесь. Ей нужна следующая дорога влево.

В голове звучит голос Валентина. Мы выходим в море завтра в полдень. Она понятия не имеет, который час. Уже за полдень? Может быть, и нет. Или, возможно, они отложили отъезд на час или два? Сара цепляется за эту хрупкую надежду, припускает быстрей.

Когда она сворачивает с шоссе, ей кажется, что туман редеет.

98

Ч – 4

Лили-Анн замирает. Вокруг надувной шлюпки, готовой к спуску на воду, замерли все.