Десять негритят

«Они сходят с ума… Все до одного спятили… Страх смерти… мы все боимся смерти… И я боюсь… Но это не помешает ей прийти… «Катафалк подан, сэр». Где я это читал? Девушка. Буду следить за девушкой. Да, надо следить за девушкой…»

«Без двадцати четыре… опять без двадцати четыре… может, часы остановились… Не понимаю – совсем, совсем ничего не понимаю… Такого просто не бывает. И все же вот оно, происходит… Почему мы не просыпаемся? Восстаньте – Судный день – нет, не так… Если бы я мог сосредоточиться, подумать… Моя голова – что-то происходит в моей голове – она вот-вот расколется… лопнет. Но так ведь не бывает. Который час? О, бог мой, без четверти четыре…»

«Не вешать нос. Не раскисать. Главное – не раскисать. Все же понятно – ясно, как день. Главное, чтобы никто не заподозрил. Это сработает. Наверняка сработает! Кто из них? Да, в этом весь вопрос – кто? Думаю… да, я почти уверен… да… он».

Когда часы пробили пять, все вздрогнули.

– Кто-нибудь… хочет чаю? – спросила Вера.

Минуту все молчали.

– Я бы выпил, – наконец сказал Блор.

Вера встала.

– Пойду, приготовлю. А вы пока посидите здесь.

– Думаю, моя юная леди, – вкрадчиво произнес судья Уоргрейв, – что мы все с большим удовольствием пойдем с вами и проследим за тем, как вы будете его готовить.

Вера посмотрела на него широко раскрытыми глазами; потом, коротко и истерически хихикнув, сказала:

– Ах, да! Как же я забыла!

Все пятеро вошли в кухню. Вера приготовила чай, они с Блором выпили по чашке. Остальные пили виски – взяли непочатую бутылку и сифон из заколоченного ящика.

Судья, улыбаясь, как рептилия, произнес:

– Надо соблюдать осторожность.

Все снова вернулись в гостиную. Несмотря на летнее время, в комнате было уже темно. Ломбард щелкнул выключателем, но свет не зажегся.

– Ну, конечно! – сказал Филипп. – Генератор выключен, Роджерс ведь не ходил туда сегодня…

Помешкав, он предложил:

– Думаю, мы могли бы выйти все вместе и запустить его.

– В чулане под лестницей есть свечи, я видел, – сказал судья Уоргрейв. – Лучше принесите их.

Ломбард вышел. Остальные четверо сидели и переглядывались.

Филипп вернулся с коробкой и блюдцами. Пять свечей зажгли и расставили по углам.

Часы показывали без четверти шесть.

II

В двадцать минут седьмого Вера поняла, что сидеть так дальше невыносимо. Она решила подняться к себе и освежить холодной водой лоб и горящие виски.

Мисс Клейторн встала и подошла к двери. Вспомнила про свет, вернулась, взяла из коробки свечу. Зажгла ее, покапала расплавленным воском на блюдце, поставила в лужицу и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь и оставив за ней четверых мужчин. Поднявшись по лестнице, она пошла по коридору в свою комнату.

Открывая дверь, девушка вздрогнула и замерла.

Ее ноздри затрепетали.

Море… Запах моря в Сент-Треденнике.

Да, это он. Она не могла ошибиться. Конечно, на острове всегда пахнет морем. Но этот запах был другой. Так пахло в тот день на пляже – был отлив, море отошло, обнажив берег и водоросли на скалах.

«Можно мне поплыть к скале, мисс Клейторн?

Ну почему мне нельзя поплыть к скале?»…

Гадкий. Занудный, избалованный мальчишка! Если бы не он, у Хьюго были бы деньги… и он мог бы жениться на той, которую любил…

Хьюго…

«Ну, конечно… конечно… Хьюго здесь, рядом? Нет, он ждет меня в спальне…»

Она шагнула вперед. Сквозняк подхватил пламя свечи. Оно замигало и погасло…

В темноте ей вдруг стало страшно.

«Не будь дурой, – одернула себя Вера. – Все нормально. Остальные внизу. Четверо. В комнате никого нет. Там не может никого быть. У тебя просто разыгралась фантазия, моя девочка».

Но запах – этот запах пляжа в Сент-Треденнике… Его-то она не придумала. Запах на самом деле был.

И в комнате кто-то есть… Она что-то слышала – о, да, она совершенно уверена, что слышала…

И тут, пока она стояла, вслушиваясь в темноту, ее горла коснулась холодная, липкая рука – мокрая, пахнущая морем…

III

Вера завизжала. Она визжала долго – это был крик ужаса – дикий, отчаянный призыв о помощи.

Девушка не слышала никаких звуков снизу: ни как упал стул, ни как распахнулась дверь, ни как затопали вверх по лестнице люди. Она ощущала лишь одно – всепобеждающий ужас.