Десять поворотов дороги

Пакля скрылся за полосками мешковины, которыми от мух был завешен дверной проход. Из соседнего помещения крепко пахло сливками и карамелью, которую замешивали в больших чанах и студили для скорости в леднике под полом.

Торговля шла бойко. «Ангельская попка» процветала.

Господин Громм поморщился от боли и решил не орать по обыкновению до тех пор, пока у кого-нибудь сдадут нервы и он принесет ему требуемое, а дождаться, когда вернется гонец. Через пару минут рыжий мальчишка появился с бычьим пузырем, наполненным льдом. Кондитер в изнеможении приложил пузырь к щеке и уселся на ларь с мукой, где ему тут же заехал по носу локтем один из пекарей.

— Агрх!

— Простите, хозяин! Говорю, простите! Не самое удачное место! Позвольте, я муки достану.

Перед лицом кондитера с угрозой мелькнул большой жестяной совок. Вид приближающегося металла натянул и без того готовые лопнуть нервы страдальца (согласно недавним исследованиям, психологический портрет пациента зубного врача соответствует средней позиции между узником, подвергшимся пытке, и закоренелым мазохистом).

Это явно был не его день. Кондитер, вздохнув, встал и, дабы не искушать судьбу, поплелся в уютную благоустроенную камору, служившую ему кабинетом, чтобы прилечь и забыться сном, выпив чего-нибудь из широкого списка обезболивающих средств, занимавших полки стеллажа. Здесь были отличные патентованные эликсиры из лучших виноградников. На одной из полок среди пузатых бутылок виднелся старый томик с названием «Кровь и честь» — единственной художественной книги, которую признавал в своей жизни кондитер. На ее обложке согласно закону жанра расположилась плохо прорисованная красотка с кинжалом, за плечами которой нависала чудовищная тень. За пятнадцать лет закладка в книге в виде розового пони перекочевала уже до шестой страницы.

Где-то в опасной близости в переплетенных коридорах кондитерской колоколом раздался женский голос:

— Встрясс! Ты вернулся?!

Хозяин кондитерской ускорил шаг до аллюра. Когда-нибудь, возможно, крик благоверной супруги после сорока будет приравнен к допингу для профессиональных бегунов и запрещен конвенцией. Почтенный кондитер не был спортсменом, однако развил на коротком отрезке поразительную скорость, тихо закрыв за собой дверь на ключ, и выдохнул полной грудью.

Здесь он налил себе бокал крепленого красного и присел на крепко сбитую из брусьев кушетку, специально приспособленную для своего тучного обладателя. За окном радостно светило солнце, и воробьи самозабвенно купались в пыли, беспрерывно скандаля и напоминая этим давешних пекарей…

Господин Громм долил себе в бокал, положил рядом книжку, не открывая, и вытянулся на кушетке, насколько позволяла его плотная конституция.

Глава 22. ПОЛНЫЙ ЕДНЬ

Разросшаяся за годы успеха «Ангельская попка» занимала целую группу зданий в Молочвенном переулке, в коих располагалось все — от конторы до производства тянучек. Здания эти, одно за другим присоединенные к кондитерскому царству Громмов, претерпевали известное переустройство как внутри, так снаружи, в результате которого оказывались включены в единый, соединенный переходами ансамбль, напоминавший разросшуюся грибницу. Итогом архитектурных новаций стало то, что вы могли попасть в любую точку лакрично-вафельных владений, не выходя на улицу. Сугубо эволюционным путем даже возникло что-то вроде правил дорожного движения в этом замкнутом мирке, способном, благодаря запутанным коридорам и запасам масла и муки, выдержать осаду тысячи сарацинов, если последние, конечно, не будут бросать зажженные смоляные бочки и распевать свои зубодробительные песни.

Исключением служил только узкий, как шип, дом табачника с утраченным за древностью именем. Этот «шип» впивался во владения Громмов, простиравшиеся вправо и влево от него, и ни в какую не желал сдаваться, сохраняя известную автономность. Нижний этаж непокорной цитадели смотрел на улицу через дверь с застекленным верхом, к коей был присобачен складной прилавок в локоть шириной, соединявший торговца с клиентами и целым миром. Выступающий брюхом второй этаж содержал мутное окно под алебастровым карнизом, изображавшим сцену из битвы героя с кентавром. Кто был кто на сем барельефе, давно уже было не различить: от участников битвы остались лишь головы и плечи с воздетыми над ними копьями. Обычно прохожие болели за победу левого персонажа, ибо тот был кудряв и молодцеват, производя наилучшее впечатление.

В довершение отметим (а это, полагаю, и так понятно), что вражда двух благородных домов была непримиримой и древней.

* * *