Десять поворотов дороги

В кабинете располагались два маленьких стола, шкаф во всю стену, полный потертых папок, и газовый торшер, не подключенный к магистрали и неизвестно с какой целью туда внесенный. Торшер поражал размерами и стоял на самом проходе, так что войти и выйти можно было, только осторожно протиснувшись мимо него, стараясь по возможности не задеть массивную бронзовую опору. В противном случае жуткие плафоны в виде стеклянных лилий угрожающе качались над головой, одаряя облачком едкой пыли.

Кир выбрал тот стол, что стоял дальше от окна и ближе к двери, показавшийся ему более удобным. (Как только он сделал выбор, более удобным начал казаться тот, что стоял подле окна… Никаких сомнений не вызывает тот факт, что справедливо обратное, и как бы ты ни вертел, но другой стол покажется тебе лучше твоего, если, конечно, не стоит в залитом водой подвале.)

В обязанности юного «всепомощника» входило ведение книги учета документов, сверка кое-каких расчетов, отражающих пульсации кондитерского левиафана, и написание разносортных писем. В последнем занятии пригодился его дар политического мышления, так мало ценимый соплеменниками. Дар этот был весьма поощрен хозяином, и, отойдя от вопросов учета, юноша все более погружался в переписку с партнерами и беспокойными городскими службами, требовавшими от кондитерской согласно уложений, правил и законов то одно, то другое.

В этом деле весьма пригодились фразы «должен быть немедленно положен предел» и «ввиду очевидных несоответствий», позволяющие четко и весьма экономно задать тон письма. Почтенный Встрясс Громм настойчиво желал ввернуть туда иное ругательство из весьма развитого арсенала, но соглашался, что всегда возможно высказать его лично.

Что до воспоминаний о доме… Три Благополучных Пруда казались Киру теперь далекими, как лунные пятна, и располагавшимися где-то далеко позади, так что, думая о родной деревне, он ловил себя на необходимости оглянуться, в какую бы сторону ни смотрел. К тому же в конторе всегда было полно работы, пожирающей любое предоставленное ей время и притупляющей любые, не относящиеся к ней мысли.

Первые шесть недель Кир трудился в сладчайшем одиночестве, пока в один погожий июньский день…

* * *

Сентенция Громм, старшая дочь кондитера, только что завершившая обучение в столичном университете (том самом, что готовился к переезду), напиталась в ученой среде столь высоких материй, что по получении диплома объявила о своей безоговорочной интеллектуальной независимости, повергнув в шок женскую половину семейства.

Речь, произнесенная ею на торжественным ужине в честь окончания курса, многократно содержала слова «эмансипация», «развитие» и «замуж». Первое явно шло из разряда специй и было воспринято позитивно, второе списали на действие шампанского, а третье привело бы к энтузиазму сидевших за столом тетушек, если бы в сумме сказанное не сложилось в стенобитное орудие, выставленное на страх врагам, среди которых, по всему судя, безобидные тетушки стояли в первых рядах, были источником мирового заговора и подлежали срочной ликвидации.

Подводя в напряженной тишине итог своего демарша, Сентенция заявила, что намерена «профессионально развиваться», что с завтрашнего утра — и не позднее того — она приступит к работе в конторе фирмы, и что само семейное предприятие должно «соответствовать требованиям современности».

Отец, оторвавшийся от газеты лишь под конец оппозиционного семейным устоям спича и услышавший благодаря чисто родительской избирательности лишь то, что казалось ему разумным, бодро поддержал дочь и присвоил ей должность, название которой предлагалось изобрести ей самой, с окладом в стоимость гардероба и дополнительной обязанностью подшивать воротнички братьям.

На недоуменный вопрос жены, не лишенный подтекста и официальности: «Господин Громм, она сказала, что не собирается выходить замуж. Что ты думаешь об этом?», кондитер лишь замахал рукой, словно отгоняя от ушей дым, и потребовал повторить коньяк.

* * *

…пока в один погожий июньский день в кабинет не вошла, шурша юбками, надменная, хорошо одетая девица с чертами лица, выдававшими близость к семье хозяина.

Девица одарила презрительным взглядом обстановку, совершенно проигнорировав Кира, ваксу и готовальню, а затем, миновав торшер, уселась со вздохом за столик у окна и достала из ридикюля маленькую сиреневую книжку, в которую в следующий час писала какие-то заметки.

Степень открывшихся к концу дня противоречий во взглядах была такова, что Сентенция публично отказалась делить с Киром рабочий кабинет, этаж и вообще здание конторы. (В чем весьма опытная бабуля немедленно усмотрела перспективу делить общую спальню, ибо глубокие противоречия во взглядах, как правило, лежат в основе сосуществования мужчин и женщин. Дети же вообще являются, и нередко, прямым следствием семейных скандалов.)

— Если бы я хотела совета деревенщины, то вызвала бы прислугу, — парировала Сентенция очередную реплику Кира. — И закройте окно, в комнате сквозняк.

— Окно у вас за спиной и мне никак его не достать, — защищался обескураженный Кир.