Десять поворотов дороги

— Вечно ты приваживаешь всякую шваль! — перебил его Кислый Гарри, мазнув взглядом по крадущемуся к печенью Хряку, коему судьбой назначалось быть громоотводом недоброжелательного отношения ко всей труппе. — А это что за гора черного мяса в чешуе? — желчный тип вздернул с вызовом подбородок, тыкая пальцем в грудь Бандона.

В любом другом случае наглец бы уже валялся на полу, баюкая сломанную руку, но загадочные силы официальной обстановки парализовали волю гиганта. Он лишь сильнее сжал кепи и вытаращил глаза, желая одного — стать меньше или совсем раствориться в воздухе.

— О, ты такой шутник, мон шер, — игриво произнес глава Гильдии, что вовсе не вязалось с его предыдущим тоном. Секретарша за столом презрительно хмыкнула. — Ну же… Дела не ждут! Давайте, давайте! У меня еще масса дел! Пустая формальность на пути к феерическому успеху! Через год-другой сможете уже никогда не работать! Поверьте мне!

Амм Тутт в нетерпении покинул насест, так что верхняя подушка свалилась на пол, и протянул каждому засаленный лист контракта, заставив в нем расписаться. Затем сунул все экземпляры в ящик стола, добавив:

— Ваше выступление сегодня вечером! Выметайтесь! Визи, дорогуша, сними с них мерки и скажи адрес.

Наконец, дверь с шумом захлопнулась, оставив ошарашенных артистов на чердаке посреди развешанной на просушку рыбы. Бандон, вышедший по принципу патронташа последним, держал в лапище обрывок упаковочной бумаги с нацарапанным на нем адресом: «Южная окраина, Овечье поле, дом Золотца-Скокка, полночь». Точка. Ни о реквизитах, ни о теме выступления не было сказано ни слова.

Секретарша, согнав картонную улыбку с оштукатуренного лица, только вяло пожелала удачи и посоветовала ни о чем не беспокоиться.

«Огорчительные ничтожества…» — краем уха расслышал Хвет из-за двери, покидая контору Гильдии.

Глава 26. ОВЕЧЬЕ ПОЛЕ

Около одиннадцати вечера вся труппа растерянно стояла на продуваемом четырьмя ветрами пустыре, недавно занявшимся собственным озеленением. Робкая трава, похожая на щетину, пружинила под ботинком, еще не скрывая землю. Никаких признаков разумной жизни вокруг не было видно, если не считать далеких огоньков городской окраины, да и те один за другим гасли как по команде: в рабочих районах, просыпающихся с рассветом, ценят возможность отдохнуть от дневных забот. Весеннее солнце, усердно согревавшее в полдень, еще не пропекло землю, на пустыре было холодно, как в мясницком погребе. Всюду виднелись лужи, схваченные тонкой ледяной коркой. Челюсти отбивали чечетку. А тут еще этот контракт, который, по всему видно, провалился на первом выходе. Все основания для паники и уныния, скажете вы — и не ошибетесь…

— Ты ничего не перепутал, папаша?! — обернулся Гумбольдт к вознице, но того уж не было и следа. В сотне шагов за спиной, накренившись, повозка ложилась в поворот грунтовой дороги, чтобы исчезнуть из виду за деревьями. — Эй! Смотрите! Этот хлыщ завез нас, сам не зная куда, и смотал уду!

— Пять монет! Ублюдок! Вернись!

— И хотел еще взять за обезьяну: мол, оплата по головам…

Педант, сидящий за пазухой у Аврил, выставил луне свой хвостатый зад, ясно показав, что «по головам» — это не о нем.

— Посмотри еще раз в записке, — попросила брата Аврил.

Все повернулись к Хвету, который заведовал в труппе всякими путаными штуками вроде счетов и писем. Телесные габариты парня ни в какую не шли в сравнение с остротой ума. Хвет был, что называется, голова — так что одну из монет пронырливый возница уж точно заработал по-честному. Хряк, сопя, чиркнул спичкой:

— Южная окраина… Овечье поле… поместье Гнидта Скокка, — в десятый раз повторил Хвет, уткнувшись в бумажный клок.

— Вот видишь: дом! А где здесь поместье?! Я же говорю: мерзавец бросил нас в поле! Только бы найти его завтра — скормлю ублюдку каждый медяк. Потом подожду сутки — и скормлю еще раз! — не унимался Гумбольдт. — Куда мы денемся с этим? — показал он на три громадных чемодана с реквизитом. На одном из них скрючилась Аврил, сюсюкая с обезьяной.

— Погоди голосить, Гум. Слышишь: там кто-то едет? — Хряк тут же запалил полудюжину спичек и начал орать во всю глотку, подавая знак невидимому спасителю.

— Ты идиот, свинина?! Это может быть кто угодно! — взвился Гумбольдт, хватая его за руку. — Мало ли здесь шатается по ночам?

— Ты слишком нервный для сухостоины. Отвали! Это люди, а нам нужна помощь. Просто спросим дорогу. Сначала покажем им Бандона, а потом спросим… Бандон, прими героический вид, а то не напугаешь и огурец.

К месту, где стояли, сбившись в кучу, артисты, приближался уверенный стук копыт. Не одна и даже не две лошади. Казалось, на них несется целый табун. Все напряглись, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, готовые бить или бежать. От напряжения момента заткнулся даже докучливый макак. Прятаться на пустыре было некуда. Зато бежать — лишь бы ноги несли.