Десять встреч с мужеством

Фашисты — вот они, рядом. Перемахнуть через борт, сорвать с плеча винтовку и дослать в ствол патрон — дело секунд, мгновений. А ненавистные, серо-зеленые шипели — вот они, рядом. В них можно попасть не целясь. Это здорово, что можно стрелять не целясь. Пусть сам чувствуешь горячий удар вражеской пули или осколка, но и тот, в серо-зеленой, тоже рухнул…

То ли спасла мальчишеская молниеносная реакция, то ли фашисты не ждали сопротивления, не верили в пего, то ли сбылись суворовские слова: «смелого пуля боится». Выстрелы ударили с обеих сторон почти одновременно. Первыми же были убиты капитан Россиков и его помощник старший лейтенант Костогрыз. Но об этом ребята узнают позже, а пока идет гранатный бой и фашисты его не выдерживают. Уже политрук Иванов организует круговую оборону, прикрывает лейтенанта Карасева с несколькими комсомольцами: они уже отцепили уцелевшие две пушки и поворачивают их. Держись, фашист!

И карабин в умелых руках хорош. Вон курсант Зернов — автоматчиков, как орехи, щелкает! Розовые щеки побледнели, прицеливается спокойно — и не поверишь, что ему только семнадцать, — глядите, десятого кладет!..

Плохо, мины сыплются. Одна в одну. Грохот, визг железа, осколки секут воздух. Наводчик Портной еще не успел запять своего места — по шипели кровь ручьем. И туг же вторая рапа. Но от орудия его не оттянешь, уже наводит. Огонь! И почти одновременно бьет второе, где наводчиком Ермолов. Гитлеровцы, орудийные номера, — кто уцелел, бросились от своей пушки врассыпную. И вовремя. От прямого попадания ее будто смело. Точен глаз курсанта!

А вот уж и третья пушка оживает. Это ингуш Сушко, молодой литератор, точными выстрелами выковыривает пулеметчика, А ведь весь уже изранен!.. Потом, встретившись с Суходоловым, он поделится: «Столько впечатлений! Такие люди! Вернусь домой — напишу книгу в сорок печатных листов».

…Батарея пробилась к своим. Погибших и раненых товарищей курсанты положили в кузова автомашин и всех вывезли. Пушки пятились к реке, огрызаясь меткими выстрелами. Эта батарея и потом не подвела: на ее участке немецкие танки так и не смогли прорваться. Кстати сказать, Иванов прихватил с собой двух пленных офицеров.

Первые три дня боев… Их приятно вспоминать. Дни поражений гитлеровцев на этом участке. Пленные офицеры рассказывали, что начальство все время требовало: «Вперед! Вперед! Немедленно взять Малоярославец!» — и вот одна за другой их части — танковые, мотопехота, артиллерия — в лоб накатывались на нашу оборону, по оставались на подходах. Мертвые танки, мертвые пушки, мертвые солдаты…

Неоценимую помощь получали мы в эти дни и от дивизиона реактивных минометов — «катюш», появившихся на этом участке фронта впервые. Особенно запомнился первый залп.

Разведка сообщила, что в редкой березовой роще, верхушки деревьев которой просматривались с нашего наблюдательного пункта, скопилось много пехоты, автомашин, бронетранспортеров и танков противника. Видимо, он собирал кулак для решающего удара. Командир дивизиона прикинул расстояние. Далековато… Но если выехать на наш передний край, получится в самый раз. Решили рискнуть.

Это был смелый маневр. Установки развернулись и выстроились на голом ноле. Гитлеровцы отлично их видели, но педантично продолжали обстреливать заданные цели. Залп! И вот с чудовищным грохотом над вершинами берез выросло коричневое облако. Показались разбегающиеся во все стороны солдаты. А в лесу все что-то рвалось и рвалось…

Немецкая артиллерия постепенно затихла. Создалась странная тишина. Больше в этот день фашисты не пытались идти в атаку. А пленные даже спустя несколько дней рассказывали, какое ошеломляющее впечатление произвел на них этот первый залп.

Немецкое командование, все эти дни проявлявшее непонятное упорство в стремлении разбить нас фронтальным ударом, предприняло, наконец, фланговый обход. В этот же день, 14 октября, поступили сведения и с юга. Там. возле деревни Митрофаново, колон на танков с десантом автоматчиков переправилась через Выпрейку и устремилась на север, намереваясь выйти на Варшавское шоссе у нас за спиной и тем самым отрезать от Малоярославца.

Узнав об этом, я приказал командиру реактивного дивизиона немедленно отступить в тыл в сопровождении взвода курсантов. Мы не имели права рисковать «катюшами». Отходили и некоторые другие части.

Курсанты остались. Когда потом кольцо замкнулось, я понял, что мы остались одни. Одни в окружении. Приказа на выход из окружения не было.

Продержаться — эта мысль теперь стала единственной.

Продержаться…

Мы оседлали шоссе, и каждый день, пока мы шоссе удерживаем, мы можем считать себя победителями. Победителями, какой бы ценой это ни было достигнуто.

А платили мы сполна. Над оборонительным участком целый день стоял гул: бомбардировщики засыпали бомбами каждый подозрительный клочок земли, на каждый выстрел нашего орудия летела сотня ответных снарядов. Немецкая артиллерия крушила наши окопы, блиндажи и огневые артиллерийские позиции. Наших уцелевших батарей оставалось все меньше…