Десять железных стрел

Я пыталась ее остановить.

Но не успела.

Глаза Приверженного расширились. Он тоже протянул жуткую руку, уставился жуткими глазами, тщетно.

В следующее мгновение я уже не могла его видеть. Ни Лиетт. Ни еще что-нибудь вокруг.

Звуки умерли – гул ветра, крики бойни, шум аэробля. Цвета потухли – серое небо, кровь на моих руках. Мир исчез, поглощенный мощным светом, спектром цветов, слишком прекрасных, чтобы смотреть на них, слишком ужасных, чтобы отвести взгляд. На Старейшем появилась трещина.

Свет взорвался.

Огромный столб переплетающихся оттенков устремился к небу, расплескался, образуя над нами нимб. Я смотрела на него пылающими глазами, не в силах отвернуться, разинув рот в беззвучном вопле. Это было прекрасно. Невероятно. Неописуемо.

Старейший. Скрат. В чистейшей, первозданной форме.

Он завис в воздухе – на секунду или на двадцать лет и два дня, я не знала. Такой сияющий, не терпящий никакого другого света, что мог бы оттенить его красоту. И хотя мой слух был слишком примитивным и бесполезным, чтобы принять это, я, думаю, если бы напряглась, смогла бы услышать песнь, заключенную в единственную совершенную ноту.

Она была… печальна.

Затем огромный столб света дернулся, затрепетал, и колонна его обрушилась. С неба, из другого мира.

На Лиетт.

Свет хлынул в нее через рот, глаза, через все поры. Сияние разрывало ее на части, грозило разметать на кусочки. Ее рот приоткрылся, песнь взлетела в небо. Но все, что я слышала – ее крик.

Я заставила себя встать, невзирая на боль. Заставила себя бежать. Прыгнуть.

Когда свет и песнь исчезли, когда вернулся мир вокруг, она упала в мои объятия.

– Дура! – ощерилась я, притягивая ее ближе, слезы жгли щеки, руки ныли от невозможности все исправить. – Дура, дура, сраная дура! Какого хера ты это сделала? С хера ли ты думала, сработает?

– Резонный вопрос.

Приверженный стоял. Руки за спиной. Равнодушный к тому, что видел.

– Старейший всегда с неохотой занимал сосуд, – заметил он. – Наш дорогой брат всегда был излишне деликатен. Должно быть, они пришли к этому выводу вместе, Старейший и женщина. – Калвен пожал плечами и вытянул руку. – И все же разделить их не составит труда. Разве что будет грязно.

Я не могла заставить себя встать и сразиться с ним. Не находила причины встать без нее. Не смогла придумать лучшего, кроме как притянуть ее еще ближе, прижаться щекой к щеке и ждать. Пока темнота поглотит нас обеих.

– Брат.

Я посмотрела вверх. Приверженный тоже. Мы оба увидели занесенный в небо кулак чучела.

– Слово.

Весомый удар. Всплеск пламени и дерева. Металлический вопль, пронзивший воздух, кожу и сталь.

Кулак чучела пробил палубу, образовав в корпусе чудовищную дыру. Двигатели аэробля взвизгнули, когда чучело выпустило его из хватки. Фигура Великого Генерала вонзилась монстру в грудь. Извержение пламени стало концом его тела.

Когда чучело развалилось на куски, я успела удивиться, не увидела ли я исторгшийся из него столб света.

Палуба под нами яростно заходила ходуном, когда аэробль, словно железный зверь, обезумевший от боли, бездумно рванулся в небо. Нас швырнуло на перила. Я ощутила судорогу взрывов, когда корабль стал разваливаться на части. Его тонкие механизмы вскрикивали голосами пламени и оплавляющегося металла один за другим. Из корпуса полетели доски, трубы. Пропеллеры и крылья отломились, исчезли в серой пустоте. Тела, безвольные и истошно молотившие конечностями, падали, как снежинки, небрежно скинутые с плеча дорогого наряда. Голос корабля был полон агонии и скрежета металла, и земля понеслась нам навстречу.

Я всегда думала, что мою смерть восславят в песне. Но, может быть, мне просто не хотелось закончить еще одним телом в общей куче. Бессмысленным и неразличимым. Мне показалось неправильным, умереть по-другому, позволить всему, что сделала Лиетт, сделала ради меня, исчезнуть без песни.

Опера. Баллада. Или простецкий наигрыш.

Я не могла думать ни о чем другом.

Потому я крепко обняла Лиетт, закрыла глаза и зашептала единственную песню, которая пришла на ум.

– Айас ва Индария, – шептала я Лиетт, староимперский казался на языке совсем чуждым. Но песня все равно выходила та самая, которую я помнила с тех самых счастливых времен, когда я еще не была Сэл Какофонией, Алым Облаком, когда я не была никаким убийцей.

Когда я была кем-то другим…

…кем-то, кого я бы хотела встретить.

– Сэл.

Ее голос? Но… губы Лиетт не шевелились. И все же я его ощутила.

Как биение сердца.

Ее руки поднялись, механически жесткие. Корпус корабля вокруг нас начал дрожать и комкаться. Ее глаза широко раскрылись.

В них я видела только звезды.

Прежде, чем я успела спросить, заплакать, заорать или выругаться, палуба подо мной изменилась. Дерево обернулось водой, что-то мягкое и жидкое втягивало меня. Я держала Лиетт в объятиях, и нечто сомкнулось вокруг. Жидкость поглотила нас, трубы, металл, дерево и пламя. Они обернулись чем-то теплым, мягким, как одеяло.

И оно накрыло нас. Это сотворила Лиетт? Или кто-то еще… или…

Хотя какая разница?

Жить или умереть. В песне или в пламени. Пока она со мной, во мне нет страха.