Десять жизней Мариам

Но страх утратить свободу въелся в меня, иначе не скажешь. Засел еще с тех дней, которые я провела одна в хижине на ферме Нэша, присматривая за беглецами, болящими и прочими. Я боюсь, ибо понимаю, на что шла Долли, долгие годы помогая людям. Всех безопасных путей, убежищ, знаков и сигналов не знал никто. Вглядываясь в туман прожитых лет, я задаюсь вопросом, а знала ли весь путь сама Долли. И хоть мне и памятны тропки и деревья, холмы и небо вдоль пути, по которому мы шли, я не могу… не стану рассказывать, как добиралась до Огайо. Дороги, которыми двигались мы, были только нашими, а те, кто отправился к свободе после нас, шли своими. И так происходило с каждым. Все беглецы помнили свои дороги, хотя и не рассказывали о них, и только спустя много лет потихоньку забыли.

Перед отъездом, на прощание я обняла Долли, Герка, Джемми, его жену Синд, их ребенка Ли’л Синд и остальных. В последний раз окинула взглядом просторы зеленой долины с фермой Маккалоха, щедрые поля, богатые травами луга, могучие леса, где стеной росли деревья, что, по словам шотландца, старше святого хитона Господня, и горы. Джаспер называл их «Аллеганы», мне казалось, что это какие-то древние боги, старше меня нынешней, – они устали от скитаний и, упершись мощными ступнями в землю, решили передохнуть, а теперь, как всякие старики, ворчат, иногда шевеля головами-вершинами, и курят огромные трубки, дым из которых смешивается с облаками и после оседает на лесистые макушки.

Стоял август, кто-то уже собрал урожай, кто-то еще нет, но погода постепенно менялась от удушающей летней жары к сухой осенней прохладе, и растения и всякие насекомые не понимали, как себя вести. Ночью под полной луной мы отбивались от кусачих комариных стай в воздухе и муравьиных полчищ на земле и до головной боли слушали скрежет и стрекот цикад. Но в предгорьях к югу от речной долины воздух стал прохладнее, а дни – короче. Теперь на закате песни пели прыгучие жуки, называемые сверчками, а стрекот цикад стал короче и тише, будто они не смели соперничать. Незадолго до того, как мы выехали из округа Мейсон, где на ферме двоюродного брата Маккаллоха сменили повозку, цикады и вовсе перестали петь, оставив темноту прыгучим жукам.

Александр ехал в фургоне, Александр ехал на моей спине, Александр шел на своих маленьких ножках, изнашивая одну из двух пар ботинок, которые сапожник сшил для него по поручению Маккалоха. Ему исполнилось три года, и он был очень шустрым. Длинноногим, как отец, и порывистым, как мать. Моментально подхватывал разные словечки Джаспера и Исаака. Помимо «нет», любимым у него было «черт возьми». А следующим стало «почему?». Он шел так близко к лошадям, что я опасалась, как бы его не затоптали, но он не боялся. Маккалох его научил. Я видела характер Неда в его маленьком, но уже твердом подбородке и крупном носике с четко вырезанными ноздрями. Красоту Нини – в идеальном лобике и щечках. Александр был их мальчиком на моем попечении. А вырастет он свободным человеком.

– Мэм? Миссус Грейс? Мы здесь.

В конце причала высокий мужчина схватился за канаты и встал. Джаспер и Исаак машут ему, он машет в ответ. Потом вытирает руки о штаны, в несколько длинных шагов оказывается у повозки и придерживает лошадей, пока парни спрыгивают вниз.

Потом они здороваются, приветственно похлопывая друг друга по спинам. И поясняют:

– Мистер Эллис управляет паромом, мисс Мариам.

Высокий мужчина, словно пушинку, снимает с повозки меня, потом Александра. Потом стаскивает с головы шляпу.

– Натан Эллис, мэм, – и смотрит на Александра, который таращится на него, словно на великана из сказки. – Чудесный парень, мэм.

Мне странно, что белые мужчины называют меня «мэм», и привыкну я к этому не сразу.

– Сэр. Мистер Эллис, у вас, часом, нет родни в Бедфорде, в округе Питтсильвания? Мистрис Изабелла Рассел Эллис вам знакома?

Длинное костлявое лицо Эллиса остается непроницаемым.

– Да, мэм, – говорит он. – К сожалению, да.

Эллис умело управляет паромом, и тот почти бесшумно скользит по воде. Хоть это всего лишь река, но я не люблю воду. С тех самых пор.

* * *