Десятый мертвец

Однако империя распадается не потому, что иссекает имперский дух, цементирующий эту тюрьму народов, а потому, что начинают взрываться экономические и политические мины, некогда заложенные самими правителями в национальный фундамент этого сооружения, изначально обреченного историей. Вообще же все колониальные империи — преступные государства не только потому, что созданы огнем и мечом путем уничтожения и порабощения целых народов и наций, но и тем, что они в любой день, даже через сотни лет после своего возникновения готовы потопить (и топят) в море крови любое национально-освободительное движение вплоть до полного умерщвления восставшего народа.

Другие депутаты — представители национальных регионов — предупреждали политиков-шовинистов, коими страна кишмя кишит, что не следует национально-освободительные движения смешивать с массовым терроризмом. Государства-агрессоры и колониальные империи всегда мимикрируют, изображая себя жертвами козней соседей, и создают идеологическое прикрытие своим преступлениям против порабощенных народов, при этом борьбу этих народов объявляют бандитскими мятежами, антиконституционным оголтелым сепаратизмом или масштабным терроризмом. Хотя самый страшный и коварный террорист — агрессивное колониальное государство (обычно существует под вывеской демократической федеративной республики), которое все национально-освободительные движения в своей империи фарисейски объявляет терроризмом, уничтожая при этом целые города и села.

Вместе с тем, нет и не может быть места в анналах истории среди нравственных политиков тем, кто толкает свой народ на путь борьбы, которая заранее обречена на поражение и истребление народа, его культуры и языка, если даже знаменем этой борьбы являются свобода и независимость, ибо в этом случае нарождается трагико-исторический абсурд: знамя борьбы становится выше самой жизни нации. Национально-освободительная борьба тоже имеет свои законы, несоблюдение которых ведет к исторической катастрофе — гибели нации. Для победы необходимы три условия: осознание всей нацией необходимости борьбы за свободу и независимость, дух большинства народа должен подняться до готовности к самопожертвованию ради этой благородной цели, и наконец, благоприятная историческая ситуация, выражающаяся в катастрофическом политическом и экономическом ослаблении империи, которая не позволяла бы ей реально душить национально-освободительное движение.

В принципе же народ, который завоеван силой оружия и лишен существовавшей государственности, должен быть освобожден и через века: на восстановление государственности не должен распространяться давностный срок, как не распространяется он на преступления против человечества, ибо порабощение народа и уничтожение его государственности и есть тягчайшее преступление против человечества.

В этой дискуссии некоторые недалекие политики и бездарные генералы предлагали для укрепления духа страны, для ее целостности ввести войска в свободную республику Ичкерию (Чеченскую республику), считая, что ее можно (уже в который раз) покорить, при чем покорить за несколько часов(?!) двумя парашютно-десантными полками.

Такая глупость, ахинея вызвала саркастическую улыбку у всех слушавших в машине эту радиопередачу. Все они понимали, что маленькие победоносные войны — излюбленное детище бездарных и кровожадных правителей — всегда имеют два недостатка: маленький духовный патриотический подъем населения, каждый желает вести войну руками чужих детей, а потому эти войны нередко оборачиваются большими катастрофами для стран-инициаторов.

Все сидевшие в машине как бы вырвались из этой тяжкой политической атмосферы только тогда, когда милицейский газик резко затормозил: на проезжую часть дороги откуда ни возьмись выскочил теленок, который, подняв хвост, проверял свои скоростные качества, оказалось, рядышком, слева от дороги, на лугу паслось небольшое стадо, и старик-пастух, бранясь на чем свет стоит, размахивая плеткой, семенил к дороге за теленком. И когда он поравнялся с машиной, Шарафетдинов спросил его:

— Отец, вы из Башутино?

— А как же, мил человек. Чай стадо-то оттудова.

— Новые русские там у вас в деревне поселились?

— Поселились, мил человек, поселились. Новые они или старые, то — тому Богу известно. Но то, что это жулье, это всем известно. — Старик остановил взор на Шарафетдинове, видимо, принимая его за старшего, и, потупившись, спросил:

— Закурить, мил человек, не найдется?

— Найдется, найдется, — ответил за него Раисов, зная, что тот не курит. Он достал сигарету, раскурил ее и передал пастуху.

Старик жадно затянулся и сказал:

— Вот ведь даже случайные, можно сказать, люди и то уважили мою просьбу. Не то, что мой сосед, отгрохавший дворец. У того зимой снега не выпросишь. Давеча забежала к нему моя клушка, дак, мил человек, он эту курицу распотрошил — и в чугунок. А мне его жинка, хабалка, на мою просьбу отдать курицу-то, нагло заявила: «Нам чужого не надо, нам своего наворованного хватает». Вот они ноне какие, эти «новые русские» наши.