Десятый отряд

Мой личный ад был безмятежен и уютен: бесконечный цветущий луг с далекими горами, до которых ни разу не удалось дойти, низкое небо и белые облака на нем – наблюдать за изменением их формы стало практически единственным развлечением. Ни дня, ни ночи, ни смены погоды – ничего больше не происходило. Иногда с небес играла тихая музыка, украденная из недр моей памяти, или раздавались приглушенные голоса, озвучивающие мои мысли. Я была внутри иллюзорного мира, но на самом деле в нем не присутствовало того, чего не нашлось бы в моей голове. И поначалу это осознание сводило с ума, но со временем я приспособилась – быть нигде и быть в себе, постоянно себя исследуя.

Я не испытывала голода и жажды, не нуждалась в отдыхе и сне, мне ровным счетом нечем было заняться, кроме как запускать новую мелодию с небес или думать о каких-то старых событиях. На самом деле, я готова признать, что это наказание неплохо придумано: это как надолго поставить преступника в угол с требованием подумать о своем поведении. Волей-неволей любое существо начнет размышлять о том, что сотворил: стоило ли воровать и грабить, происходило ли в его жизни нечто такое, что направило по этому пути, мог ли он поступить иначе, начнет ли поступать иначе, когда освободится. Именно поэтому заморозка оказывала разный эффект на осужденных: кто-то возвращался полностью обновленным, как после целого года уединенной медитации, а кому-то самоанализа не хватало, чтобы измениться. Если существо совершило преступление из-за каких-то обстоятельств или неправильных выводов, то оно перестроится. Если же негодяй получает удовольствие от совершения зла, то ничто его не проймет. Да вот только что именно необходимо переосмысливать мне, если единственное мое преступление в том, что я просто родилась? Я использовала свою силу несколько раз, в том числе и для обмана, но большого зла никому не принесла. Даже внушая магистру Веллесу и ректору Ришару забыть о моей расе, я действовала исключительно в целях самозащиты.

В итоге мне приходилось просто вспоминать истории из своей жизни. Я начала скучать даже по бывшим одноклассникам, с которыми годами не виделась и не собиралась встречаться. Но и их лица теперь вызывали теплоту в душе, я уж не говорю о друзьях и родителях – о тех поначалу даже думать было больно.

Со временем у меня установился некоторый распорядок. Я поднималась на ноги и шла в сторону отодвигающихся гор, пока не надоест, затем большим кругом возвращалась к центру своего мира, вновь укладывалась на траву, раскидывала руки и ноги, громко пела в небо, чтобы оно выучило новую песню и проигрывало мне ее, рассматривала облака, о чем-нибудь думала и закрывала глаза, притворяясь, что сплю. И уже сотню раз повторяла этот цикл, отмечая, что мои мысли тоже меняются – от первоначальной истерики я пришла в холодное раздражение, а уже от него потихоньку добралась до абсолютного безразличия. Теперь даже воспоминания о Кристине Фор меня ни капли не беспокоили: ну есть она и есть, ну победила и победила, ну оказывалась в таком же положении, как я сейчас, но добрее не стала, – да и фиг с ней.

Здесь не было птиц и насекомых, лишь разнообразие в цветах и травах, поэтому появление любого существа я бы заметила сразу. Возвращаясь с очередного путешествия от гор, я уже издали разглядела черную точку – и теперь побежала вперед, чтобы точка начала разрастаться и превращаться в фигуру.

– Дим, это ты?!

Моим голосом восторженно завопило небо – я уже привыкла, что самые острые мысли раздаются сразу отовсюду. Инкуба я узнала безошибочно, хотя он сидел спиной, сложив руки на коленях. А уж когда повернулся профилем, глянул на меня через плечо и улыбнулся, то сердце от радости остановилось. Я подбежала ближе, упала рядом в траву, но отдернула руку, которой собиралась дотронуться – очень боялась, что новая иллюзия исчезнет от касания.

Пока он даже не подернулся дымкой, как горы, когда я пыталась подойти к ним ближе. Наоборот, смотрел на меня с улыбкой и выглядел очень реалистично. Я призналась – и на этот раз собственным голосом, а небо предпочло промолчать:

– Мне до сих пор никто не снился. Это так здорово! Я все думала, что в этом недоработка ведьмаков из ледника – они зря не разрешают сниться посторонним. В целях перевоспитания неплохо было бы пообщаться со своими жертвами или, наоборот, людьми, которые когда-то дали хороший совет. Вот это говорение только с собой довольно ограничено, как думаешь?

– Понятия не имею, – он знакомо улыбался, а от мягкого голоса все тело содрогнулось в сладком восторге. – Наташ, я себя воспитать не сумел, куда мне перевоспитывать остальных?

Он сидел прямо здесь, такой реальный, с обычным для него саркастичным выражением лица, что я все сильнее проваливалась в восторг, даже плакать захотелось. Произнесла с надеждой:

– Теперь, наверное, мне и остальные сниться начнут? Я бы с Маринкой, Риссаей и Аго повидалась.