Десталинизация. От У. Черчилля до Д. Медведева

Мезенцев: "Такое запрещено говорить. После этого враги нас могут под корень подрезать"». Фактически затем оно так и получилось: в июне 1956 года секретные покаяния Хрущева уже опубликовали на Западе, где в условиях холодной войны, скорее всего, удивились такому подарку Н. Хрущева, несомненно — обрадовались, и, конечно же, — воспользовались в полной мере для борьбы с коммунизмом и коммунистами у себя, для борьбы против СССР, для разрушения СССР изнутри — для противопоставления советского народа своей власти. Ибо всё, что было против Сталина, автоматически было против советской власти и строя, против коммунистической партии и против СССР в целом.

Поэтому на Западе охотно поддержали Н. Хрущева и даже творчески развили его инициативу, усугубляя негативный образ Сталина. Предавший в 1938 году СССР видный работник ОГПУ-НКВД генерал Лейба (Лев) Фельбинг (под маской — «Александр Орлов»), к 1956 году сильно заскучал на Западе, а после покаяний Хрущева, по заданию ЦРУ он на страницах американского журнала «Лайф» опубликовал сенсационную «утку», что Сталин был агентом царской охранки, предавал своих, ленинцев, многие из которых в результате его предательства были репрессированы царской охранкой. А американский соплеменник Фельбинга — Исаак Дон Левин эту утку распропагандировал и доработал, и вскоре появилась «достоверная информация», что Сталин был агентом ещё и английской разведки. В общем, «Остапов Бендеров» понесло.

В-третьих, инициатива Хрущёва шквальной дискредитации Сталина имела далеко идущие разрушительные тенденции внутри СССР — она сильно повлияла на отношение народа к власти, к коммунистической партии, ибо 20-й съезд, доклад Хрущева — это крушение авторитета власти, после огромного авторитета власти при Сталине. Особенно авторитет Советской власти в лице Хрущева и его окружения упал в глазах тех миллионов советских граждан, которые, несмотря ни на что, продолжали очень уважительно относиться к Сталину за его положительные дела.

В-четвертых, теперь на эту почву разочарования властью, гневного осуждения власти и даже презрения к ней могла успешно ложиться и другая критика в отношении советской власти, в том числе и Хрущева, идущая как извне — через различные подрывные радио-«голоса», так и изнутри — со стороны различных недоброжелателей и ненавистников советской власти среди советских граждан, со стороны инакомыслящих критиков советской власти, то есть — диссидентов, которые вскоре и появились после покаяний Хрущева, как грибы после теплого дождя.

И если теперь сравнить ожидаемые Хрущевым плюсы от своей революционной инициативы десталинизации с глобальными минусами, то понятно, что Н. Хрущев совершил грубую, очень болезненную для СССР и советского народа ошибку.

Наш известный евразиец А. Дугин без оснований объясняет революционный поступок Хрущева тем, что Хрущев был агентом Запада, диверсантом: «Н.С. Хрущев был первым ставленником атлантического лобби». Если бы это было так, то Хрущев не повез бы под границы США, на Кубу ракеты с ядерными боеголовками. Нет, Никита Хрущев — наш нерадивый марксист, полухитрый полуумник (мягко выражаясь), решивший совершить хитрый масштабный «маневр», и что из этого получилось, мы видели и видим.

Хрущев, скорее всего, понимал, что осуществил что-то скверное, да ещё и «через пень-колоду», был в сомнениях, колебался, видел неоднозначную реакцию окружающих, и поэтому попросил помощи, поддержки у героя войны и любимца армии и советского народа Маршала Советского Союза Константина Рокоссовского, имевшего в наградах ещё три царских георгиевских креста за смекалку и отвагу, и который как чистокровный поляк в тридцатые годы был арестован — как «польский шпион», допрошен с особым пристрастием, и отсидел несколько лет на краю жизни и смерти. И Хрущев был уверен, что некогда репрессированный Рокоссовский, наверняка затаивший обиду на Сталина, поддержит его, и попросил его написать статью против Сталина «почернее». Хрущев судил об этом и по себе — ведь у него была личная неприязнь к Сталину из-за истории с его сыном.

Рокоссовский, как всегда, мудро и обаятельно улыбнулся, посмотрел внимательно в глаза Хрущеву и ответил: «Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой». Взбешенный Хрущев струсил применять какие-либо радикальные мстительные меры против Рокоссовского, но на следующий день в рабочем кабинете «вредного» маршала Рокоссовского уже сидел маршал Москаленко, а Рокоссовского отправили из Москвы в Закавказский округ.