Детектив и политика 1990 №5(9)

Собрание! Добрый и радостный, древний как мир, миг единения. Собрание! Веление полнокровной, ядреной и смыслом насыщенной жизни. Собрание! Кто не вздрогнет из русских людей, заслышав святое слово! Кто не вспомнит тут же с восторгом вольный греческий сад Академии, римский форум и Византийский собор! Какой русский не представит живо гул новгородского веча и немецкий танцующий лепет безбородых петровских ассамблей!

Нет, нужно, нужно человеку изредка отмахнуться от неглавных забот и взметнуть руку, голос и щит в благородном совместном порыве, влиться, хоть на часок, в живое пьянящее русло полного хода истории! Собрание! Чу, слышите? В нем собор, и брань, и собрат, слитые воедино. В нем есть даже совесть и рана — слова, какими исчерпывается русская идея. В нем бряцанье мечей и стон колоколов, в нем рык разгневанных мужчин и тихий небесный посвист, и торжественный свадебный звук православной литургии.

О, кто не любил одушевленных минут народного схода, в ком ни разу не бился трепетный пульс общественной жизни — тот не знает истинного назначения человека!

Советский человек не умеет провести собрания жизнерадостно. Советский человек, напротив, умеет нагнать на собрание такого страху, что собравшиеся сидят ни живы ни мертвы, совершенно не в силах понять — о чем, вообще гонора, речь.

Группа пришла на собрание с суровыми, помнится, лицами и щекотным ощущением бесплатной потехи. Долго ждали администрацию.

Наконец, Хериков, мужчина до мозга костей и парторг, прошел к кафедре. Одетый в простой пиджак и нехитрые брюки, он прямо наводил на мысль, что суть не в одежке.

Я считаю, — лаконично сказал Хериков, — что в политическом вузе страны ворам места нету. Сегодня он выкрал контрольную корейского народа, завтра у него украдут важный политический документ, и мы не в силах отвечать за последствия.

Немигающие глаза в копеечную монетку излучали гневную веру в победу, невзирая на лица.

— Да, — сказал Хериков, — таким людям в комсомоле тоже не место. Они порочат честь молодежной коммунистической организации. Нас останется втроем у группе, — подпол он черту под Сашулькой, — хотя министерство рассчитывало на четырех, но мы своим упорным трудом, — он повернулся корпусом к секретарю парткома, — обещаем заполнить это отсутствие… этим отсутствием… — он немного сбился, своим упорным трудом! — неожиданно закончил он, круто вышел из-за кафедры и сел на место.

Группа угрюмо уставилась на Сашульку.

Еще утром Георгию было плевать, куда повернет тележка Сашулькиной судьбы. Он презирал самую его внешность — пенные скобочки в уголках губ, глаза — не пойми о чем, сами губы жидкой нитью по рябому лицу, "где этот выкидыш внешней политики?" — спрашивал, бывало, Арсланбек. Георгий поискал глазами убито сгорбившегося Сашульку. Министерство возьмет двоих, от силы — троих, но никак не четверых. Все глядят на Георгия, ему выступать, комсоргу, они знают, о чем он скажет, скоты… Георгий встал, шумно подав назад стул, и пошел верной походкой — как столбики вбивал — к кафедре.

…Два часа назад, в обед, в нижней кофеварке к Георгию подсел без спросу Шамиль.

— Ты — комсорг группы? — спросил он спокойно.

Георгий удивился.

— Ну, — он взял чашку с кофе, хватил, не рассчитав, гущи, стал глупо жевать ее.

— После четвертой пары собрание, — сказал Шамиль. Собрание? Ах, да. Ну?

— Надо бы выручить Сашу.

Шамиль смотрел ровно, немного насмешливо, он знал наперед итог разговора.

Дед Шамиля служил заместителем Председателя Совета Министров СССР по соцкультбыту — восемь заглавных букв, не считая кавалерств и лауреатств за развитие соцкультбыта.

"Вот как? — подумал Георгий. — Сентиментально", — и приспустил веки.

Толстые валики век вечно делали глаза полусонными, но ежели исхитриться заглянуть — мог свободно продрать озноб.

Положение было щекотливое. После траурных именин Чиеу оставили комсоргом с испытательным сроком на год. Неизвестно, как натужился Баранович родить эту виртуозную меру — видно, крепко надеялся…

Год подходил к концу, с ним в руку пришел прикуп с Сашулькой. Грех не разыграть по правилам железный подход, взять свои и испытательный срок погасить. И уже Баранович дал через Херикова демократический намек: как решит собрание — так и будет отчислен. И вот — Шамиль…

Весы колебались, у Георгия на лбу вырезалась двупалая вилочка. Шамиль улыбался. Георгий покосился под стол — там постукивал вишневый полуботинок "Саламандер".

— Я не могу, — внятно сказал Георгий и прикрыл чашку распущенной ладонью.

Шамиль замер с салфеткой.

— До свидания, — вежливо сказал он, подымаясь.

В начале собрания, поискав по лицам, Георгий наткнулся на Шнурко: в красноватом обруче лица таилась мысль. С непривычки мысль высовывалась. Георгий усмехнулся: Шамиль подыскал не лучшего агента.