Детектив и политика 1990 №5(9)

Георгий чувствовал, что светит крупный верняк, и шел ва-банк.

9

Прежде природы начались милиционеры. Они выходили на середину дороги, всматривались и, узнав, одинаково отдавали честь. Кажется, им нравился ритуал. Что грезилось людям в белых портупеях за блеском лобового стекла? Может быть, им мерещилось, что рука, прикасаясь к фуражке, трогает святая святых, край ризы, приподымает чуть-чуть, на один палец, покрывало, которым во все времена охраняют от смертного взора власти, престолы, господства?

Шамиль едва кивал в ответ, один раз сказал:

— Сука. Прямо под колеса лезет.

Татьяна осталась далеко позади, в Москве, а здесь — Маринка Никулина махала милиционерам сквозь заднее стекло, аффектируя простодушие. Моросило.

Сразу за "кирпичом" началась сосновая аллея, закатанная в темный благородный асфальт. Георгий хотел было спросить, почему "кирпич", но не стал, хотя и ему хотелось отчего-то быть простодушным.

Никак не выходило не принимать в расчет Шамилева деда.

Неполную естественность друга Шамиль считал естественной. К четвертому курсу дружба напоминала больше договор по поводу дружбы.

Еще два-три раза повстречались милиционеры, а один раз — целый пост: стакан, вознесенный железной рукой над дорогой во здравие безопасности. Гаишник в стакане быстро залопотал в телефон, когда завидел машину.

Пошли аккуратные фонари по обеим сторонам проезжей части. Наконец, подкатили к огромным зеленым воротам, венчавшим высокий, метра в четыре, железный забор. Шамиль вынул руку в окно, нажал кнопку на бетонном столбике с козырьком. Подождали.

— Бывшая дача Жукова, — сказал Шамиль.

Ворота торжественно разъехались. Никого. Ухоженная аллея плавной дугой привела прямо к дому.

Шамиль заранее знал, конечно, впечатление, какое может произвести этот "дом", тем сложнее оказалась гамма чувств, охвативших Георгия. Приходилось смотреть на дачу не в полные глаза, а этак чиркая взглядом, ловя общий абрис, — тогда сохранялась возможность что-то еще и говорить, и двигаться, а не стоять столбом.

По размерам то был скорее клуб — во вкусе теории обострения классовой борьбы: с челюстью колоннады, впившейся в сельский окружающий пейзаж, с огромными бдительными окнами по сторонам рта, со ступенями в полукруг, удобно и плавно вводящими гостя в полость белых зубастых колонн. Кругом растерянной стайкой стояли столетние сосны, юные фонари в портупеях бронзового литья услужливо подсвечивали их снизу, и в мороси сентябрьского вечера пейзаж был вполне фантастический.

Откуда-то из-за дома появился человек в телогрейке с узкими глазами, тихо переговорил с Шамилем, "через часик…" — долетело до Георгия.

Вошли в дом, Георгий старался на все не смотреть, Марина тоже присмирела — папа в парткоме, видать, еще не повод для безразличия.

— Ща поужинаем, — сказал Шамиль. — Потом видео. Потом баня. Потом опять поужинаем. Потом… — он поглядел на Марину.

Та сладко улыбнулась и потянулась немного, спрятав за спиной руки.

Отлично, — сказала она, — но я без купальника, так что…

— А мы без плавок, — отрезал Шамиль.

Видео "Хитачи" дед-зампред взял по блату за триста двадцать рублей в безвалютном салоне на Таганке, по улице Большие Каменщики — сообщил Шамиль. Салон — сколько долларов, столько плати рублей и будь здоров — был приписан к членам Политбюро с семьями, так что сильно разгоняться с покупками деду-нечлену не приходилось. Занятые люди, всякий раз не напросишься. На салоне висела невыразительная табличка "Специальная торговая экспедиция", и ниже прибито "Инвентаризация".

Марина пожала плечами, всколыхнулись волосы, русой фатой плоско падавшие до пояса. Георгий ощутил прилив возбуждения и цепко оглядел фигурку в предвкушении запретного кейфа, пока она входила первой в двери размером с церковные врата.

Марина до сих пор, несмотря на скоропостижный брак с Уткиным, ценилась завидной партией в институте. Миниатюрная как Суок, только замедленная, она, по мнению Георгия, содержала в кружочке лица и кафельно-голубых глазах способности высокого класса, смело подбадривая впечатление колготками ядовитых цветов, и умела сесть в кофеварке так, что разрез юбки перешибал дыхание даже таких стойких людей, как крестьянский экстремист из Монино Пабашкин. "У меня встал вопрос", — сказал Пабашкин на первом комсомольском собрании и сразу сел.

На самые простые вопросы Марина отвечала с оттяжкой и влажно прикрывала глаза, словно внушая: поняла, но нельзя же так, в самом деле, прямо… И собеседник, слегка озадачившись, поневоле принимался мучиться нетерпением.

Заместитель декана Баранович норовил при встрече погладить по плечу и, тушуясь, спросить: "Мариша, а как здоровье у п-папы?"

— Зда-аровие? — не торопясь, переспрашивала Марина и на миг закрывала глаза. — Хра-ашо. Что-нибудь пре-едать?

— Нет-нет, — вздрагивал Баранович, — я так… Ну, иди-иди, учись, — и долго глядел вслед взглядом счастливого учителя.

Неспешный голос она еще старательно пропускала через губы, рисунком в точности похожие на "львиный зев", толь-ко красный, и губами преувеличенно и однообразно шевелила как если бы беззвучно делала "чмок-чмок".