Детектив и политика 1990 №6

Поднимаясь с Бартиком по величественной лестнице, Земан сокрушенно думал о том, что нарушает идеальную ее чистоту грязными подошвами. Очень хотелось сойти на незастланный ковром мраморный краешек лестницы, ведь с него проще смыть грязь, но Бартик и управляющий, сопровождая его с двух сторон, вели себя настолько естественно и непринужденно, словно следы на дорогом ковре — обычное, не заслуживающее внимания дело.

Бартик прекрасно вписывается в этот величественный интерьер, отметил Земан. Чувствует себя свободно и уверенно, словно с давних пор является хозяином этого замка. Трудно было представить Бартика прежним — длинным, тощим, прыщавым мальчишкой-полицейским. В слишком большой для него грубой зеленой форме он выглядел очень смешно и вовсе не был похож на представителя органа народной власти. Теперь Земану казалось невероятным, что этот высокомерный политик спал когда-то рядом с ним на одних нарах, ночи напролет с увлечением собирал старую трофейную немецкую радиостанцию, которую они обнаружили в заброшенном доме. И уж совсем невозможно было представить его в роли начальника радиоцентра госбезопасности.

Теперь это был совершенно иной человек. Он не просто постарел, полысел и потолстел, хотя элегантным костюмом старался скрыть брюшко и по лестнице поднимался с наигранно юношеской легкостью. Он точно вырос, выделился из окружающей серой среды и стал Представителем.

Вот в этом-то все и дело, понял Земан. Это уже не тот Лойза Бартик, друг юности. При всей своей сердечности он постоянно помнит, что он — Представитель. Поэтому он все время как бы начеку, он как бы наблюдает за собой со стороны. И именно поэтому я не чувствую себя с ним легко и свободно, как когда-то.

Они добрались до конца лестницы, и управляющий широко распахнул высокие с инкрустацией двери, а сам почтительно отступил в сторону.

У Земана было такое чувство, будто он прошел сквозь невидимую стену в сверхъестественный мир четвертого измерения. Огромный салон, куда они вошли, белый с золотом, сиял от множества огромных хрустальных люстр. Они висели над большим круглым столом, уставленным изысканными блюдами: салатами, мясом, копченостями, дичью, сырами и пирожными. На сервировочных столиках приготовлены были бутылки с напитками и хрустальные рюмки. Обслуживали двое официантов в безукоризненных смокингах и повар в белоснежном крахмальном колпаке.

Но не это было удивительным.

Особенными были лица за столом. Всех их Земан хорошо знал, хотя до сих пор ни разу не видел так близко. Он помнил их позы и улыбки. Правда, он видел их подкрашенными ретушью в газетах или прилизанными гримерами на экранах кино и телевизоров. И вот совершенно неожиданно он оказался среди них. В этом хрустально-золотом сиянии белого салона ему показалось, будто он попал в какую-то телевизионную комедию. Все здесь были дородные, откормленные, с несколько одутловатыми, точно у хомячков, лицами, раскрасневшимися от вкусной еды и доброго питья. И Земану вспомнилось слово, которым метко называет народ таких функционеров: "пупы".

— Ну наконец-то ты пришел, Лойза, — сказал один из них. — А то нам уже начали наливать вино из литровых бутылок. Ты же знаешь, в таких случаях я всегда ухожу.

Это был розовощекий мужчина с седыми, почти белыми волнистыми волосами, с которыми резко контрастировало его круглое мальчишеское лицо. Это "серый кардинал", вспомнил Земан, организатор всех торжественных мероприятий, транслируемых по телевидению.

— "Мюллер-Тюргау" в бутылках по ноль семь у нас кончился, товарищ зампред, — обиженно оправдывался управляющий. — А я не хотел менять марку выбранного вами вина, поэтому распорядился наливать из литровок.

— А ты и в самом деле почувствовал разницу, Кая? — ухмыльнулся Бартик.

— Моментально. После первого же глотка. Эту бурду из литровок просто невозможно лить. Такую бутылку я мог бы купить и в магазине, но для этого вовсе не обязательно приезжать в замок.

Почему ему не нравится пить то, что пьют обычные люди? — удивленно подумал Земан. А потом вспомнил своего друга Иозефа Машталиржа, бывшего директора концерна "Бензин", а ныне члена ревизионной комиссии ЦК. Он когда-то сказал ему: "Самая большая опасность и несчастье для партии — обуржуазивание некоторых ее функционеров. Они давно забыли о своем пролетарском происхождении и о тех, кто выдвинул их наверх. Они стали просто мещанами Едят не те сосиски и не те рогалики, что простые люди, поэтому перестали понимать народ. Живут в роскошных виллах, как в замках, напрочь оторванные от жизни. У них осталось одноединственное желание — как можно дольше удержаться у кормушки. И народ будет вынужден снова пойти штурмом на их виллы и замки, как на Зимний дворец, чтобы не погубить революцию…"

Он даже не предполагал, как близки эти горькие размышления к тезисам средневекового философа Кастеллия, который когда-то писал, что революция, утратившая способность постоянно сомневаться, превратившая свою правоту в незыблемую догму, созрела для свержения, для замены ее новой волной молодого, более революционного мышления…