Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

В грустные мысли вторгалось еще памятное торжество, выражение правомочного злорадства в глазах парторга на собрании. Словно наваждение, стоял мгновенный снимок выпуклого лица, вынести его и стерпеть оказалось трудней остального.

Георгий отложил отъезд.

31

— Саша, — сказал Георгий, — ты любишь женщин?

Они сидели вдвоем у Славика, Сашулька жадно разглядывал девочек.

— А че? — Сашулька с сожалением отвлекся.

— Вон ту хочешь? — Георгий кивнул на одну в колготках с забористым рисунком.

— Да ладно, Платоныч, — обиделся Сашулька, — все шуточки.

— Без шуточек, — Георгий, и вправду, был серьезен, даже мрачен. — Повезем на мансарду. Захочешь — один, нет — вдвоем.

— Когда, Платоныч? — Сашулька поверил в лицо Георгия, в углы губ накатила слюна.

— Я даром не работаю.

— Ну? Ну че? — Сашулька разгорелся, зашарил глазами по девушке.

Георгий пристально посмотрел на друга.

— Хотя… Ладно, забудь. Ты не сумеешь.

— Ну че, Платоныч, че? — Сашулька придвинулся ближе, влез локтем в блюдце.

— Ты на практику собираешься?

— Ч-чего?

— Ты знаешь, что пришла разнарядка из министерства?

— Ага, ну?

— В Пхеньян — двоих.

— A-а. Н-ну и кого? — Сашулька заранее завистливо втянул губы.

— Ты как думаешь?

— Ну… Ты и Хериков? — все-таки он обожал Георгия.

— Хм… В общем, так. Надо нам сделать ход севрюгой, а, старик? — Георгий делано оживился. — Надо спереть у Херикова зачетку.

— Ага?

— Что "ага"? Понимаешь? — Георгий глядел на Сашу, как на муху.

— Не-а.

— За потерю зачетки что у нас?

— В-вы-в-выговор.

— Выговор перед распределением, а? И мы с тобой вдвоем — ту-у-у, — Георгий показал рукой, — на самолете Боинг 747, а?

— Ага… А Ш-шнурко? — выговорил Сашулька, справившись с волнением после слова "Боинг".

— Шнурко? Ах, да. Здесь, — Георгий двинул себя пальцем по голове, — все просчитано. Мы ее подкинем Шнурко.

— Кого? — Сашулька страстно поглядел на девушку.

— Зачетку, придурок.

— A-а. Ага.

— Понял? Пусть заодно поцапаются дружки. Решай. Днем зачетка — вечером ландыш, — Георгий кивнул на колготки. — Пойду уложу.

Сашулька по-хозяйски развернулся к девушке, прикидывая, что… хорошо бы и ее того… в Пхеньян.

Георгий прошел к стойке.

— Славик, эту как звать? — без стеснения кивнул в угол.

— Ту? — Славик протирал тряпкой блестящую панель, — Светик.

— Объява?

— Стольник. Что, сладкого захотел, мерин подорванный? — Славик безмерно улыбнулся.

— А без хаты?

— Н-ну…

— Полтинник, — сказал Георгий, — и на ночь.

— Ишь, лошадь туберкулезная, — Славик задумался, положил тряпку, почесал ладонь. — Ладно. Только по дружбе. Когда нарисовать?

— Через пару дней, — Георгий стоял сух и деловит.

— Запиши телефон, волк. Позвонишь, когда надо.

32

Гена Хериков и Шнурко, как сдружились на подфаке — в качестве соратников по партии и на основе общего взгляда на дисциплину в стране — так и прибыли кассетой на стационар, прямо в корейскую группу. "Сапог сапога видит издалека", — говорил Арсланбек. Хотя Шнурко был москвич, а Хериков — донецкий, они до того шли друг к другу — первый как бы немного вогнутый, другой как бы немного выпуклый, — что их двоих окрестили в купели восточного отделения как одного. Окрестили, не заглядывая в святцы — Шнухер. В слове имелось что-то неуловимо-еврейское, но этим пренебрегли.

— Шнухер! — кричал Уткин бригаде студентов, умостившейся под забором стройки перекусить (Пабашкин — отдельно, спиной, с гигантским маминым гамбургером, который держал у рта обеими руками, так что делалось даже страшно — всунет ли? Он всовывал).

Друзей регулярно ставили в начальники на полезных работах — овощебазах, встречах глав дружественных государств с детсадовскими флажками в руках, а также на строительство Дипакадемии по улице Лобачевского. Чередовались они так: сегодня на субботнике Хериков — вообще главный, а Шнурко — бригадир, завтра на воскреснике ответственный — Шнурко, а Хериков — старший по людям. И деканат был спокоен, как танк. Там знали, что вы, друзья, как ни садитесь — Шнухер заставит вас подскочить и приняться за работу.

— Шухер! — кричал Уткин, — Шнухер идет!

Народ панически засовывал остатки пищи в рот, Пабашкин долго потом еще чего-то покашливал, как-то горлом рычал и, накачав в рот слюны, громко сглатывал.

Шнухер выворачивал из-за угла, рука об руку, икая от холодного пива и сразу издалека моментом прикидывал — налицо ли личный состав, давно ли сидят, и не наведывалось ли случаем начальство.

Крупным шиком было — прийти на стройку в джинсовом костюме рублей за четыреста. Потому что бригаду тогда волей-неволей до вечера свербила мысль: "Угу. Такая вот, значит, рабочая одежда? Угу. Это какая же, значит, в таком случае нерабочая?" Особенно подобная расточительность угнетала Херикова. И он выбирал товарищу работку послаще — где-нибудь на цементном складе или в гуще картофельного, а лучше — капустного бурта позапрошлогоднего урожая.

33

— Что там случилось, это правда, Гоша? — Татьяна нетерпеливо налетела на него первая. — Что за собрание?

Георгий остановился. Она позабыла убрать зонт, и так и спросила сквозь прозрачный колокол в цветах, обнявший ее по плечи.

Шел поздний несильный дождь.