Детектив и политика. Выпуск №2 (1989)

Тогда послали Матрену Петровну на разведку. Матрена Петровна, подавальщица, уже немолодая женщина, много лет проработавшая у Сталина. Очень ограниченный, но честный и преданный Сталину человек.

Нам чекисты сказали, что они уже посылали Матрену Петровну посмотреть. Она пришла и сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит. Чекисты подняли Сталина и положили на кушетку в малой столовой. На даче были малая столовая и большая.

Когда нам сказали, что он спит, мы посчитали, что нам неудобно появляться, и мы уехали по домам.

Прошло какое-то время, снова звонит Маленков и говорит:

— Звонили опять ребята от товарища Сталина. Они говорят, что все-таки что-то со Сталиным не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спит спокойно, — это не обычный сон. Надо еще раз поехать.

Мы условились, что Маленков позвонит другим членам Бюро — Ворошилову и Кагановичу, которые отсутствовали на обеде и первый раз не приезжали. Условились вызвать врачей.

На этот раз приехали Каганович, Ворошилов и приехали врачи, из которых помню профессора Лукомского.

Мы зашли в комнату. Сталин лежал на кушетке, спал. Мы сказали врачам, чтобы они приступали к обследованию. Профессор Лукомский подошел очень осторожно. Я его понимал. Он прикасался к руке Сталина, как к горячему железу, подергиваясь.

Берия грубовато сказал:

— Вы врач, так берите, как надо.

Профессор Лукомский сказал, что правая рука Сталина не действует. Парализована и левая нога. Он даже говорить не может. Состояние тяжелое. Сразу разрезали костюм, переодели Сталина и перенесли его в большую столовую. Положили на кушетку там, где он спал, где больше воздуха. Тогда же решили установить дежурство врачей.

Мы, среди членов Бюро Президиума, установили свое постоянное дежурство и распределились по двое: Берия и Маленков, Каганович и Ворошилов и мы с Булганиным. Маленков и Берия взяли себе дневное время дежурства, а нам с Булганиным вышло ночное. Я очень волновался и, признаюсь, очень жалел, что мы теряем Сталина.

Сталин был в очень тяжелом положении. Врачи сказали, что при таком заболевании редко кто мог вернуться к труду. Он мог еще жить, но что он будет трудоспособен — маловероятно. И добавили, что чаще всего эти заболевания непродолжительны и кончаются катастрофой.

Мы видели, что Сталин лежит без сознания. Его стали кормить с ложечки. Давали какой-то бульон и сладкий чай. Распоряжались врачи…

Однажды днем, я не помню на какой день его болезни, Сталин вдруг как бы пришел в сознание. Это было видно по выражению его лица — говорить он не мог. Подняв левую руку, он начал показывать не то на потолок, не то на стену. На губах появилось что-то вроде улыбки. Потом он стал нам жать руки, я ому подал свою, он ее пожал левой рукой. Правая не действовала. Пожатием руки он передавал свои чувства.

Тогда я догадался и сказал:

— Знаете, на что он показывал рукой? На стене висит картина. Там ребенок, девочка, кормит из рожка ягненка. В это время Сталина поили с ложечки, и он, видимо, нам показывал рукой и пытался улыбаться: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягненок, которого девочка поит с рожка.

Как только Сталин заболел, Берия начал, пылая злобой, ругать Сталина, издевался над ним. Ну просто невозможно было его слушать. Как только Сталин проявил едва заметные признаки сознания и тем самым дал понять, что он может подняться, выздороветь, и мы стали жать ему руку, Берия сейчас же бросился к Сталину, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание, закрыл глаза, Берия поднялся и плюнул.

В этом был истинный Берия. Коварный даже по отношению к Сталину, которого он вроде возносил и боготворил и тут же поносил его.

Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Я с ним был откровенен больше, чем с другими, и я ему доверял свои сокровенные мысли.

— Николай Александрович, — сказал я ему, — сейчас мы находимся в таком положении, когда Сталин уйдет от нас. Он не выживет, да и врачи-профессора говорят то же самое. Ты знаешь, какой пост для себя возьмет Берия?

— Какой?

— Он возьмет пост министра госбезопасности. Никак нельзя допустить этого. Это будет началом нашего конца. Он возьмет его только для того, чтобы истребить, уничтожить нас, и он это сделает.

Булганин сказал, что согласен со мной, и мы стали обсуждать, как будем действовать.

Я предложил поговорить с Маленковым. Мне казалось, что он такого же мнения и должен все понимать. Надо было что-то делать, потому что иначе для партии была бы катастрофа. Стране грозил возврат к тридцать седьмому году, а может быть, даже еще хуже.

Коммунистом я Берию уже не считал. Этот человек пролез в партию. У меня в сознании звучали слова Гриши Каминского[6], который говорил, что Берия был агентом английской разведки, что этот волк в овечьей шкуре пробрался в партию, втерся в доверие к Сталину и занял такое высокое положение.