Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Не отводя от меня глаз, Распутин погладил меня по спине, хитро улыбнулся и вкрадчивым, слащавым голосом спросил, не хочу ли я вина. Получив утвердительный ответ, он достал бутылку мадеры, налил себе и мне и выпил за мое здоровье.

— Когда опять ко мне приедешь? — спросил он.

В эту минуту вошла в столовую М.Г. и напомнила ему, что пора ехать в Царское Село и что автомобиль ждет.

— А я-то заболтался и позабыл, что дожидают меня там.

Ну, ничего, не впервой им. Иной раз звонят, звонят по телефону, посылают за мной, а я нейду… А приеду неожиданно — вот и радость большая, от этого и цены мне больше.

— Ну, прощай, милый, — обращаясь ко мне, сказал Распутин. Затем, взглянув на М.Г., он прибавил, указывая на меня: — Умный, умный. Только бы вот не сбили с толку… Станет ежели меня слушать — все будет хорошо. Правду я говорю. Вот растолкуй ты это ему, чтобы хорошенько понял… Ну, прощай, прощай. Заходи скорей. — И он меня обнял и поцеловал.

Дождавшись отъезда Распутина, М.Г„и я сошли по той же черной лестнице и, выйдя на Гороховую, направились к Фонтанке, где нас ожидал автомобиль.

Дорогой М.Г. опять делилась со мной своими чувствами к "старцу”.

— Не правда ли, как у Григория Ефимовича хорошо и как в его присутствии забываешь все мирское? — говорила она. — Он вносит в человеческие души какое-то удивительное спокойствие.

Мне оставалось только согласиться с ней, но я тем не менее высказал ей следующую мысль:

— А вы знаете, — сказал я, — что Григорию Ефимовичу следовало бы как можно скорее покинуть Петербург.

— Почему? — испуганно спросила она.

— Да потому, что его скоро убьют. Я в этом совершенно уверен и советую вам сделать все от вас зависящее, чтобы повлиять на него в должном направлении. Уехать ему необходимо.

— Нет, нет! — в ужасе воскликнула М.Г. — Этого никогда не будет. Господь не отнимет его у нас. Поймите, что он — наше единственное утешение и поддержка. Если его не станет, то все пропало. Императрица верит, что, пока Григорий Ефимович здесь, с наследником ничего не случится, а как только он уедет, то наследник непременно заболеет… Это уж не раз бывало, что с его отъездом наследнику делалось плохо и приходилось Григорию Ефимовичу с дороги возвращаться. И удивительно: как только он вернется, мальчик сразу поправляется. Григорий Ефимович и сам говорит: "Если меня убьют, то и наследнику не быть живому — непременно умрет".

— Ведь на Григория Ефимовича было уже несколько покушений и господь сохранил его, — продолжала М.Г. — Он теперь так осторожен и у него такая охрана, что за него нечего бояться.

Мы подъехали к дому, где жила семья Г.

— Когда я вас снова увижу? — спросила меня М.Г.

Я попросил ее позвонить мне после того, как она снова увидится со "старцем". Мне очень хотелось узнать, какое впечатление произвел на него мой последний с ним разговор.

Вспоминая все, что я только что слышал и от самого Распутина, и от М.Г., я невольно сопоставлял это с нашим намерением удалить "старца" от царской семьи мирным путем. Теперь мне становилось ясно, что никакими способами нельзя будет добиться его отъезда из Петербурга навсегда: он слишком твердо чувствует под собой почву, слишком дорожит своим положением. Усиленная охрана, следившая за каждым его шагом, внушала ему несомненную уверенность в полной его безопасности. Что же касается денег, которыми можно было бы его соблазнить, то едва ли и деньги могли бы его заставить отказаться от всех тех неограниченных преимуществ, которыми он пользовался.

"У Распутина, — думал я, — достаточно источников для получения необходимых ему средств на кутежи и пьянство. Все его несложные потребности могут быть удовлетворены с избытком, а кроме того, быть может, у него есть способы для приобретения таких богатств, которых мы и не сможем ему предложить. Если он действительно немецкий агент или нечто в этом роде, то Германия не пожалеет золота ради своих выгод, ради своей победы".

Отчетливо рисовалась моему сознанию необходимость прибегнуть к последнему средству избавления России от ее злого гения…

Занятия в Пажеском корпусе по-прежнему отнимали у меня много времени, а строевые учения сильно меня утомляли.

Я возвращался из корпуса очень усталым, а вместо отдыха должен был обдумывать намеченную нами тяжелую задачу и принимать все нужные меры для ее выполнения.

Навязчивая мысль о Распутине томила меня, точно болезнь. Я был не в силах остановить работу этой мысли, которая непрерывно вращалась в моем мозгу и заставляла меня с разных сторон обдумывать не только принятое нами решение, но также личность самого "старца" и тайну влияния этого странного и страшного человека.

Моему воображению рисовался чудовищный заговор против России, и в центре его стоял этот "старец", волею неумолимого рока или игрою несчастного случая ставший опасным орудием в руках наших врагов.

"Сознает ли он смысл всего того, что он делает? — думал я. — Нет, конечно, не сознает. Он не может понять, насколько сложна та паутина, которой он опутан, как тонка ухищренность и дьявольская изобретательность людей, им руководящих".