Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

В Германии по настоянию Гейзенберга Майорана опубликовал упомянутую им в одном из писем работу по теории ядра. Больше не сделал ничего. И изучать ему, кроме немецкого языка, было нечего.

То, что происходит в те месяцы в Германии — приход к власти Гитлера, принятие расистских и антисемитских законов, катастрофическое положение в экономике, благоприятствующее нацизму безразличие людей, — он воспринимает вроде бы как бесстрастный наблюдатель. Если и позволяет себе выносить суждение, то восхищается Германией в целом, ее мощью. Конечно, на него, двадцатишестилетнего, выросшего в атмосфере фашизма и насаждаемых им иллюзий, не может не оказывать влияния то, что говорят об Италии Гитлер и немецкие газеты — а они отзываются восторженно о фашизме, о Муссолини, об успехах страны. Но оснований назвать Майорану, как делает кое-кто, поклонником нацизма это отнюдь не дает. Идет 1933 год. Антифашиста в Италии можно встретить только в карцере. Четырьмя годами раньше состоялось "примирение" государства и церкви: католики освободились от сомнений насчет фашизма, и епископы освящали фашистские значки, а Муссолини объявляли "человеком, посланным Провидением". Год назад в почетном карауле на выставке к десятилетию "фашистской революции" стоял сам Пиранделло. Маркони возглавлял Итальянскую Королевскую академию, созданную по инициативе Муссолини. Д'Аннунцио²³ (единственный, кто в столь печальной ситуации развлекался и позволял себе в поведении двусмысленную небрежность) продолжал направлять Муссолини дружеские послания. Писатели, в антифашистском настрое которых потом, когда война была проиграна и фашизм пал, не смел усомниться никто, слагали режиму и дуче гимны (и вроде бы один во время войны в Испании дописался до того, что назвал расстрел республиканцев франкистами "бодрящим удовольствием").

Самый популярный у молодежи поэт в каждом издании своих книг возобновлял посвящение Бенито Муссолини — человеку, в 1919 году "заглянувшему в его сердце". Что итальянцы первые в вооружении, в футболе и в физике — твердо знали все. Весь мир восхищался достижениями итальянской авиации. Литературоведы академического толка и бойкие критики превозносили прозу Муссолини. Когда дуче выступал с речью, Римская площадь Венеции отзывалась грохотом единодушного одобрения, эхо которого доносилось из дворцов и из хижин. Советская Россия принимала участие в Венецианских кинофестивалях… И мы должны именно от Этторе Майораны — далекого от политики, насколько в ту пору было возможно, замкнутого, погруженного в свои мысли — требовать, чтобы он резко отверг фашизм, сурово осудил зарождающийся нацизм?

Следует также учесть, что письма из-за границы часто, если не регулярно, вскрывались и прочитывались; когда в них обнаруживалось что-либо противное фашизму или дающее повод для такого истолкования, их задерживали или снимали с них копию, и, если беда не приходила сразу, они хранились в досье политической полиции до лучших времен — до появления у полиции возможности устроить более хитроумную западню. И всякий сколько-нибудь наблюдательный и прозорливый человек знал это и примирялся с обстоятельствами, притом большинство — без возмущения, воспринимая такое положение как норму, при которой отсутствие законности компенсируется заботой о защите национальной безопасности, общественного спокойствия и так далее. А членов семейства Майорана едва миновавшая беда (в которой политика наверняка свою роль сыграла — судя по тому, что не знавшие удержу в идиотских расследованиях полиция и магистратура были уверены как минимум в том, что не творят ничего не угодного режиму; в качестве противоядия, контрмеры в коллегию защиты и был включен Фариначчи) сделала, надо думать, особенно осторожными; к тому же они все еще чувствовали себя под надзором, под пристальным наблюдением. В общем, если бы Этторе и относился к фашизму с неприязнью, если бы нацизм его и возмущал, элементарная осторожность требовала, чтобы в письмах он ограничивался простым изложением фактов. Вот как, например, описывает он матери нацистскую "революцию": "Лейпциг, в большинстве своем социал-демократический, принял революцию легко. По центру и окраинам часто движутся шествия националистов — в тишине, но с довольно воинственным видом. Коричневую униформу встретишь нечасто, а вот свастика видна повсюду. Арийское большинство очень радо преследованию евреев. Когда их всех уволят, в государственных органах управления и в руководстве многих частных учреждений откроется множество вакансий, поэтому антисемитская кампания так популярна.