Дети

– Аарон родился в 1878. В месяц его рождения социал-демократы совершили покушение на кайзера Вильгельма Первого и почти преуспели. Кайзер был тяжело ранен, социал-демократы были арестованы. Такие вот шуточки были в те дни. Тогда лишь одиночкам вошел этот бес в ребра, а сейчас, поглядите! – дед глубоко вздохнул. – В тот же месяц родился мой сын Альфред... – глубокий вздох не означал, что величие социал-демократов ослабело в связи с рождением сына Альфреда...– Он родился именно в тот день, когда чуть не убили кайзера... Ах, дети, какая разница между Аароном и Альфредом! В доме Гедалияу и Луизхен делали обрезание – брит милу – в лучших традициях Познани. – Ах, – дед глотает слюнки, как будто по сей день ощущает на языке вкус всех тогдашних блюд, – и Луизхен ловко лавирует между гостями, ребенок у нее на руках, она вся розовая, и ребенок розовый. А брит-мила Альфреда происходила в традициях дома профессора, который, как вам известно, был патологоанатомом. И ваша бабка с Альфредом на руках, позеленевшая, вся в складках и пуговицах. Младенец был плаксой. Тоже зелененький, и в колыбели уже выглядел, как исследователь древних языков, к которым никто, кроме него, не испытывает интереса. Ха! Аарон же был веселым парнем, не выпускающим трубки изо рта. Трубок у него было три, одна в зубах и две – в верхнем кармане костюма. Одна черная с головкой негра, другая – мундштук из слоновой кости, третья простая, из дубового дерева, неотесанная, торчала во рту, когда он шил или делал примерку. Мундштуком или трубкой с головой негра он попеременно пользовался в кухне. От Луизхен у него был низкий рост, широкая талия и круглое симпатичное лицо, и рецепты блюд из Познани. Готовить он любил больше, чем шить костюмы, и все свое свободное время проводил среди кастрюль, как и его мать. И несмотря на все это, никто в Берлине лучше него не шил костюмы. Заказывали у него аристократы, офицеры, купцы, дипломаты, люди искусства и даже наследник престола, сын кайзера Вильгельма Второго. Все высокие гости пробовали у него изысканные блюда Познани. Костюмы и трапезы, трапезы и костюмы. Имя Аарона гремело. Но прививка, как говорится, действует не вечно. Внук старого Аарона сломал традицию и взял в жены уроженку Пруссии по имени Анна-Мария. Эта была застегнута, пожалуй, на все сто пуговиц. Его чувства она не сумела понять и улестить блюдами Познани, а только занималась своей застегнутой фигурой, не было у нее никакого интереса к кулинарии Познани. Началось это с их свадьбы.

Никто в кабинете не мешает рассказу деда. Но слушает его лишь Иоанна.

Эдит силится следить за движущимися губами деда, но прислушивается к голосу собственной души. Приближается воскресенье и она должна поехать в тюрьму, проведать Эмиля Рифке. Она должна взвесить каждое слово в разговоре с ним, подготовиться, как готовят себя к публичному выступлению. Гейнц сидит у края отцовского письменного стола, сильно покачивая ногой. Ему не до баек. Надо довести до конца дело Эмми. Дед повел себя с ней чересчур агрессивно. Сообщив Гейнцу свое решение, он проверил расчеты, заплатил ей щедро, но приказал ей завтра же покинуть дом, пригласил в кухню альбиносок сестер Румпель и запретил Эмми входить в кухню. Добрая старая Эмми плачет в своей комнате, и всем от этого тяжко на душе, за исключением деда, который решил все по-своему, и уже листает берлинские газеты, в которых поторопился опубликовать объявления о том, что дому Леви требуется молодая кухарка.

Гейнц смотрит на часы. Еще немного и придут гости. Встреча друзей в память об отце. В гостиной на втором этаже отдыхает Эрвин, который попросил остановиться в доме на несколько дней, пока найдет для себя новое пристанище. Эрвин оставил дом Герды... Внезапно сильная усталость одолела Гейнца. Нет у него сил – снова спрашивать Иоанну, где она была целый день.

Только Иоанна просит деда продолжать рассказ. Когда дед рассказывает, она забывает даже о покалывании в животе и неприятных ощущениях в голове. Чувствует она себя неважно, но никому не может пожаловаться, ибо никто ей не поверит. Она смотрит на деда, а тот явно не согласен, чтобы его рассказ об Аароне так просто оборвался молчанием.