Дети

Посетителей принимали в монастыре во всякое время дня и ночи. Были такие, кто и приходить мог только скрываясь, ночью: иные из стыда или страха перед людьми, другие – перед самим собою. Верующие коммунисты приходили молиться глубокой ночью. Но сейчас было еще не так поздно, всего девять часов. Посетительница, женщина пожилая, на вид очень утомленная, была одета бедно. В руках у нее был узелок.

Глаза игуменьи с большой живостью остановились на узелке. Она оглядывала его, как бы стараясь проникнуть в тайну его содержимого. Посетительница начала обычный обряд приветствия: сначала крестясь на иконы, потом кланяясь игуменье, начала словесное приветствие. Но игуменья перебила ее:

– А что тут у вас в узелке-то?

Стул заскрипел в углу, но игуменья на этот раз была глуха к знакам. Она – весь этот вечер – что бы ни делала, как бы ни молилась, ни пела, как бы ни направляла мысли «горе́», – она всем сердцем, всем своим земным телом чувствовала, что дети в монастыре не ели с полудня.

– Тут съестные припасы, – сказала посетительница, видимо обиженная, что ее плавную речь прервали. – Но, прежде всего, я хотела бы вам сказать, я хотела бы вам объяснить…

– Потом, потом объясните… дайте-ка мне узелок!

Стул заскрипел громко, угрожающе, всё подымая тон, но матушка игуменья была, наконец, в своей сфере: она радостно, с ликованием, развязывала узелок, восклицая:

– Боже ты мой! Рис, чаю полфунта, опять же сахар… Спаси вас, Господи! Награди и помилуй, Владычица! – Она простерла сухую страшную руку и перекрестила пищу широким крестным знамением:

– Завтра утром напоим чаем… А тут, еще, в бумажном кулечке? – она развернула его. – Яблоки!

– Яблочки! – хором раздался вздох из группы девочек. Они стояли тесной стайкой, позабытые всеми.

– Яблоки! – еще раз воскликнула игуменья. – Да помянет Господь вашу доброту сию же минуту! Сколько яблок-то?

– Пятнадцать.

– Ребятишки, сколько вас тут? Двенадцать?

Она встала, обратила свое лицо к иконе и несколько мгновений смотрела на нее в молчании. Было это чудо или же просто яблоки? Как понять?! Чувствуя большую усталость, она решила, что просто яблоки. Мысленно поблагодарив Богородицу (Услышала мой вопль!), игуменья обернулась к детям:

– Ну, девочки, вы хорошо молились и пели сегодня – вот вам и ужин! Посмотрите на эти яблочки! Невелики, правда, но какие же кругленькие, спелые, славные. Берите по одному. Ешьте с молитвой! Откусывайте по маленькому кусочку, хорошо прожевывайте. Христос ел яблоки (стул предостерегающе скрипнул). Я думаю, Христос ел бы яблоки… фрукты – лучший Божий дар человеку…

Отпустив детей с благословением и яблоками, она посмотрела с сожалением на оставшиеся три. Поколебавшись немного, она дала одно яблоко молодой монашке: – Поужинай, сестра Юлиания!

Наконец, она обратилась к посетительнице.

– Что-то вы хотели рассказать? Слушаю.

– Хочу покаяться: грешна лично перед вами.

– Передо мною! Ну, так это какой же грех! Совсем неважно.

– Позвольте всё-таки рассказать: это у меня на душе. В прошлое воскресенье была я здесь, в монастыре, за обедней. Вы вышли на амвон со «словом», и я подумала: «Ну, вот, опять начнет просить! Прямо уж тут и времени на молитву не остается – то проповедь, то с тарелкой ходят. Сосредоточиться невозможно». Потом стало мне стыдно. И вот сегодня, после работы, зашла я в бакалейную лавку, думаю, куплю-ка я им немного еды, вот мое душевное смущение и уляжется. Покупаю, а сама досадую, жалею денег-то. Вот, думаю, дура какая, сама – нищая, муж-инвалид, его надо лечить, а я туда же, с благотворительностью на монастырь! Думаю так, но покупаю. О вас размышляю. Что ж, думаю, я ведь сама не богаче игуменьи. Одни мы с мужем на свете, нам-то никто не даст, а на монастырь открыто и собирать и просить можно. Где же мой здравый рассудок? Мужу шерстяные носки надо, а я яблоки на монастырь покупаю. Нету что ли людей побогаче? Где они? Почему в монастыре сироты голодные? Но я-то? Люблю я так людей, что ли? Не очень. Давно я в людях разочаровалась. Так зачем я трачу мои гроши? Жалость во мне какая-то к человеку, и ничем ее нельзя никак убить. Вот из-за этого чувства и действую вопреки рассудку. И всегда мне жалко отдавать!.. – Вдруг она засмеялась. – Когда вы, матушка игуменья, залюбовались яблоками: «круглые, спелые», я, ведь, подумала: «Эх, надо было купить ей не полтора, а два десятка!»

– Ну, мать, в чем же ты каешься? Такие ли грехи бывают! – легко отпустила ей грехи игуменья. Она даже замахала на нее руками. – Тут и рассказывать нечего. А яблочек-то ты донеси, недостающих-то – пяточек. Ну, не к спеху, – заторопилась она, услышав скрип и увидев, что лицо гостьи омрачилось. – Я ведь не из корысти, для тебя это. Тебе подумалось – «два бы десятка»… И следуй голосу сердца, и на душе у тебя будет уже совершенно спокойно.

Стул в углу скрипел. Игуменья поняла, что нельзя же так, надо добавить и «духовное», церковное, наставительно-поучительное.