Дети ада

— Небось, когда в Смольный поступал, скрыл про дедушку? — подковырнул Иван.

— Думаешь, там мало было работников еврейского происхождения? — хохотнул приятель. — Хватало. Главное, чтобы русская была фамилия. А мы, полукровки, все друг друга знали и частенько сообща выступали против неугодных нам партийцев.

— Надо же, я и не знал! — подивился Рогожин.

— Ты много чего не знал, Ваня! — добродушно заметил приятель.

— А как у тебя с финским языком?

— Я немецкий изучал и по-английски мал-мал кумекаю... Да, я не успел тебе сказать: мы с Лолой будем жить в Германии. У нее там финансовые дела с каким-то немцем, тот часто приезжал к Мартину, у них совместное предприятие или что-то в этом роде. Обещал ей оказать всяческое содействие с гражданством и устройством. Уже и дом приглядел. Да там это не главное. Гражданство можно и поменять. Есть марки — ты царь и Бог!

— Круто ты, Саша, меняешь курс. Круто!

— Надоело одному, — шумно выдохнул в трубку Бобровников. — А Лола мне давно нравилась, я тебе даже завидовал... Только, Иван, поверь, пока ты был с ней, я не перебегал тебе дорогу.

— Верю, верю...

— Меня ничто не держит в Петербурге, — продолжал Александр Борисович. — Глобову вместо себя я подыскал надежного человека. Да и надоело быть на побегушках! А тут такие перспективы! Да и о лучшей жене не приходится мечтать. Лола в самом расцвете, в моем вкусе, а я уже далеко не мальчик. Постарше тебя лет на десяток?

— А как без России-то, не будешь скучать?

— Какая Россия? — рассмеялся Бобровников. — Где она, Ваня? Я даже не знаю, как теперь называть свою несчастную родину. И потом нам приезд сюда не заказан. Двойное гражданство и все такое. И с Глобовым не собираюсь прекращать сотрудничество, наоборот, мы станем равноправными партнерами. Мы с Лолой были у него, он заинтересовался ее хельсинкским хозяйством... Так что в Петербурге, дорогой Ваня, я буду бывать когда захочу. Заявлюсь к вам на новейшем «Мерседесе»... — он заквохтал в трубку, как курица на яйцах. — Я шучу. Понимаю, что все будет не так просто, но перемена обстановки пойдет мне на пользу, я это чувствую, как и то, что в России будет все хуже и хуже. И дело не в деньгах — у меня и здесь их в долларах достаточно. Пока цена на доллар и марку повышалась, я не растерялся: покупал и продавал... На этом многие нажили миллионы.

— А чего мне позвонил-то? — полюбопытствовал Иван. Наверное, в его голосе прозвучал холодок, потому что приятель долго молчал, а потом спросил:

— Разве мы с тобой не друзья? Кроме Глобова, ты единственный, кого я из старых знакомцев уважаю.

— Правильнее будет сказать приятели мы с тобой, — сказал Иван. Этот разговор почему-то нагнал на него скуку. Он даже несколько раз зевнул, прикрывая микрофон ладонью. На кухне гудел миксер: Аня готовила близнецам молочную смесь.

— Ты не хочешь поговорить с Лолой? — спросил Александр Борисович.

— Передай привет и счастливого вам пути, — сказал Иван и повесил трубку. Нет, он не осуждал приятеля: каждый теперь устраивается как может. А кто ничего не может — стоит на углах с протянутой рукой и просит Христа ради. Жизнь в России стала действительно столь странной и непостижимой, что укорять кого-либо за отъезд из нее было бы глупо. Грабить, убивать, насиловать приезжали в Россию изо всех бывших советских республик и никаких действенных мер не принималось, чтобы это прекратить, из страны вывозилось в сопредельные, независимые теперь, государства, все более-менее ценное, особенно предметы искусства, цветные металлы, бытовая техника. Правительство готово было резать Россию по живому мясу, возвращая исконные наши территории другим новоявленным государствам. Разжиревшие жеребчики в дорогих костюмах разъезжали по европам-америкам, открыто торгуя национальным богатством. Последние съезды народных депутатов показали всему миру, что эти учреждения уже ничего не могут и никому не нужны. Серость, тупость, примитивность — вот что продемонстрировали народные избранники... И разве можно осуждать Александра Борисовича, что он покидает эту агонизирующую, беспомощную, разграбленную страну?..

— Ваня, ты чем-то расстроен? — неслышно подошла сзади жена и обняла за плечи. А он все так же стоял у письменного стола и смотрел в окно на Спасо-Преображенский собор. Он весь находился в тени, лишь небесно голубели его купола и блестел свежей позолотой крест.

— Бобровников уезжает в Хельсинки, а потом в Германию, — ответил Иван и повернулся к ней. — Может, и нам куда-нибудь податься?

— Интересно, где и кто нас ждет?

— Антон, озеро Велье, лес... Мы с Антоном задумали там построить часовню.

— За какие такие грехи?

— На самом красивом месте... Какие у нас с тобой грехи?

— Весь наш с тобой мир, выходит, в границах России?