Дети ада

Он легко поднял ее и отнес на разобранную постель. Аня бросила коричневый атласный халат на спинку кресла-качалки. Она иногда укладывала туда, подстелив клеенку, спелёнатых близнецов и, сидя на мягкой скамейке, читала книгу. Чтобы они не сползали, Иван к подлокотникам кресла прикрепил резиновый ремень от эспандера.

Раздеваясь, он с удовольствием посматривал на жену: она, обнаженная, сходила к малышам, вернулась и, закинув пополневшие руки, поправила каштановые волосы. Они у нее были с блеском. Налитая грушевидная грудь стояла торчком, не отвисая, белые бедра стали шире, округлее. Трогательно двигались на ее узкой спине с ложбинкой треугольные лопатки. Всякий раз ложась с ней в постель, Иван испытывал глубокое волнение, вроде бы все привычно, но вместе с тем возникало и чувство новизны, приятной неожиданности. Аня научилась получать от близости полное глубокое удовлетворение. В этот момент она становилась прекрасной: большие глаза ее распахивались, хотя она смотрела на него, но видела что-то иное, губы вспухали, приоткрывая полоску белых зубов, розовые соски становились твердыми, на них выступали капельки молока. Дышала она учащенно, порывисто, что-то невнятно шептала, будто в забытьи. Ее движения под ним были частыми, сильными. Наконец, протяжный стон, и она сразу вся расслаблялась, глаза гасли, руки и ноги безвольно распластывались на простыни. Он знал, что сейчас ее не нужно трогать, ласкать, что-либо говорить. Она внутри себя переживала радость близости, удовлетворения. В такие моменты она принадлежала лишь себе одной. Если что-либо скажешь или спросишь, она вяло ответит, часто невпопад. И он молчал. Скоро это проходило, она снова из таинственных грез возвращалась к нему. Но говорить им не хотелось, накатывалась блаженная усталость, веки сами собой слипались и им обоим снились красивые цветные сны. Помнится, Лола тоже бурно выражала свое удовлетворение, но ее постоянное сюсюканье вроде «как поживает наш мальчик? Где мое любимое родимое пятнышко?» Сейчас даже дико вспоминать, как он мог подобное выдерживать?..

Ночью раздался звонок. Аня не проснулась, она просыпалась от еле слышного всхлипывания детей, другие звуки не могли ее разбудить. Иван, наоборот, не слышал детского плача, но телефонный звонок заставлял мгновенно просыпаться.

— Старина, через пять минут выезжаю к тебе, — раздался в трубке хрипловатый, видно, тоже спросонья, голос Дегтярева. — Одевайся и выходи... Не забудь про оружие.

— Грабеж, убийство? — зевая, спросил Иван. Раз шеф звонит, значит, дело серьезное. Сквозь сонную муть он взглянул на часы: пятнадцать минут четвертого. В это время чаще всего и совершаются серьезные преступления.

— Глобова из пистолета ранили, а дачу в Комарове подожгли, — коротко сообщил шеф. — Пожар быстро потушили, Андрея Семеновича доставили в зеленогорскую больницу. Сам оттуда позвонил мне, значит, ничего серьезного... Просил по горячим следам расследовать.

— Дружки Тимура Шураева, — предположил Иван, нащупывая ногой шлепанцы. Точно так часто делал миллионер.

— Вижу, проснулся, раз одну версию сходу выдал! — сказал шеф и повесил трубку.

— К завтраку вернешься? — услышал он голос жены, когда, уже одетый и собранный, взялся за ручку двери. Она стояла в распахнутом халате и смотрела на него глубокими встревоженными глазами.

— Не знаю, — ответил он. — Я еду в Комарово. На Глобова какие-то подонки ночью напали.

— Господи! — вырвалось у нее. — Если задержишься, позвони, ладно?

— Если смогу.

Он шагнул от двери, прижал ее к себе, поцеловал и, осторожно притворив дверь, торопливо спустился по каменным ступенькам вниз.

Конец.

РАССКАЗЫ В этом странном мире

ТОЧКА ЗАЗЕМЛЕНИЯ

1

Иногда я думал об этом. Пролетая на громадной высоте, я смотрел на туманную землю и думал, где же та точка, на которой я окончательно приземлюсь? Безмолвная, расчлененная реками, железнодорожными и шоссейными дорогами, коричневая земля крутобоко выгибалась под узким белым крылом реактивного самолета. Она всегда была окутана розовой дымкой, моя земля. Будь то раннее утро или звездная глубокая ночь, я всегда чувствовал ее могучее дыхание. Мой друг летчик-высотник Саша Сильвестров, которого в нашем полку прозвали Сильва, говорил, что, отрываясь от земли, он лучше чувствует небо. Оно ближе, доступнее, чем земля. Нет, я всегда ближе чувствовал землю. Небо же было надо мной. Свистящий вихрь в пустоте. Далекие звезды. Я их видел днем. Я видел небо, а землю чувствовал. Да и Сильва, по-моему, грешил против истины. Он немного поэт. А поэты чаще всего витают в облаках.

И земля меня чувствовала. Она меня не видела, но слышала. Я был далеко впереди, а за мной над самой землей летел пушечный раскат. Знакомый рыбак рассказывал мне, что, когда мы пролетаем над тихим озером, после нас слышится гулкий взрыв и рыба взлетает над водой.