Дети Антарктиды. На севере

Юдичев закрыл ладонью рот, желая не выдать себя громким дыханием. Матвей последовал его примеру. А вот Лейгур обратился в ледяную статую, и лишь его усталые глаза посматривали через прорези мостика, где мелькал силуэт загадочной твари.

Она остановилась прямо над ними. Деревянные опоры причала под весом мерзляка словно ожили и издали протяжный стон. Еще несколько секунд и мостик точно рухнет, а вместе с ним и их крайне ненадежное укрытие.

Но вот сквозь щели вновь просочился утренний свет, и Тень поползла вперед. Лязгнуло нечто металлическое, с глухим грохотом упали весла, а потом существо юркнуло обратно через ворота гаража и убралось восвояси.

Матвей позволил себе сделать глубокий вдох.

— Выждем еще минуту, — прошептал он, чувствуя легкое облегчение.

— Я не против и все десять минут выжидать, — проговорил Юдичев и повернул голову к Лейгуру. — Кажись, он снова отключился.

— Да, ему хорошенько так досталось. — Он вновь поглядел на глубокую рану в затылке исландца. Такую же, но чуть менее серьезную, заполучила Арина на леднике Берд. — Но он жив, и это главное. И как только его угораздило…

— Как я понимаю, нам придется его тащить, — устало пробормотал Юдичев и откинул голову назад, наслаждаясь минутой передышки.

— Ты все верно понял.

Послышался тяжелый вздох.

— Правильный ты уж больно, Беляев. Можно сказать, аж целый праведник, — он сунул палец в рот, зубами отковырял грязь из-под ногтя и выплюнул ее на лед, — а праведники в наше время долго не живут.

Матвей не торопился с ответом.

— Мне отец часто говорил, что для выживания человечества одного только электричества, воды и еды будет недостаточно. Без нравственности или праведности, да как хочешь это называй, мы, даже если и победим мерзляков, просто превратимся в ходячие куски мяса, а со временем и вовсе сожрем друг друга.

— Может-то оно все и так, — с сомнением в голосе проговорил Юдичев и вытряхнул из волос ледяные кристаллики снега, — да вот только что касается меня, я — пас. Человечество как-нибудь и без меня справится. — Он хлопнул Лейгуру по животу. — Но этого вот верзилу, так и быть, помогу тебе волочить. Выжму из себя немного благочестия.

На дорогу возвращались будучи начеку, постоянно озираясь во все стороны. Оставалось только гадать, куда запропастилась Тень. Вернулась ли в свое логово, перестав их преследовать? Или же продолжает рыскать в округе, ища убийцу одного из ее мерзких детенышей?

Но идти было нужно, выбора не оставалось. Весна близко.

Тащить Лейгура Эйгерсона даже усилием двух крепких мужиков оказалось задачей крайне непростой. Весил исландец килограммов под сто, а его висящие руки на спине грезились тяжеленным бревнами, которые вот-вот переломят спину.

Юдичев бранился не переставая и проклинал все семейство Эйгерсона до седьмого колена, хоть и понятия не имел, есть ли у него вообще эта семья.

— Ты смотри потише, — запыхался Матвей, — а то ведь очнется, услышит, голову точно проломит.

— Ну и пускай проломит! Хоть нести этого борова больше не придется. — Он грубо поправил обвисшую руку исландца. — Вот же ж ведь сука такая… Он как будто тяжелее становится с каждым метром!

Сначала Матвея раздражало нескончаемое ворчание капитана, но затем он даже свыкся. Главное, что продолжает нести, а остальное черт с ним. Видать, лишь таким вот образом Максим Юдичев, а именно бранью и причитаниями, справлялся со взваленной на него ношей; таща за собой платформу со статором он тоже без конца ворчал себе под нос, но честно продолжал ее тащить за собой.

Останавливались передохнуть каждые минут двадцать. Осторожно укладывали Лейгура на землю, а следом падали и за ним, пытаясь отдышаться и перевести дух.

В одной из таких остановок, случившийся после полудня, Матвей решил удовлетворить свое любопытство и поинтересовался у своего спутника:

— Все хотел спросить, лет то тебе сколько?

— А вот угадай. — Он сделал тяжелый глоток из фляги. Благо, воды у них еще было предостаточно.

— Сорок?

Максим покачал головой.

— Бери выше.

— Ладно… сорок пять?

— Выше, парень.

Матвей позволил себе нагло присмотреться к внешности Максима: взъерошенные карие волосы хоть и грязные, но довольно яркие, как и борода. Морщины совсем редкие, шея жилистая. Ну не может ему быть выше…

— Пятьдесят? Точно пятьдесят.

Юдичев лукаво ухмыльнулся и покачал головой.

— Да быть этого не может. Неужели больше пятидесяти?

— Больше.

Матвей взглянул на Лейгура, которому как раз было пятьдесят. И выглядел исландец как раз на свой возраст: зачатки седины в рыжине густой бороды, прорези морщин у глаз, и кустистые брови, похожие на жирных гусениц.

— Пятьдесят семь мне, — ответил Юдичев, закручивая крышку фляги.

Матвей обомлел.

— Врешь.

— Делать мне больше нечего, как врать по такому пустяку. Будь у меня паспорт, с радостью показал бы тебе дату рождения, где черно по белому написано: двадцатое января две тысячи тридцать шестого года, — он с досадой хлопнул себя по коленям, — да только вот документик этот теперь покоится где-то на дне Атлантического океана.

— Ты… — Матвей облизал обветренные губы. — Не выглядишь на пятьдесят семь.