Дети декабря

Когда я был школьником и студентом, девушек, женщин приходилось не то чтобы завоёвывать, но прилагать к этому некоторые усилия. Кто-то говорил, что в этом был некий смысл, возможно, даже ключевой смысл – самец-охотник, – но мне казалось, что это лишь танцы в нижнем белье над пропастью, пристрелка друг к другу, а будет или не будет секс, решалось почти сразу, с первых взглядов, касаний, слов, а дальше начинался защитный этап, на котором важно было понять, чем грозит предстоящий сексуальный опыт. Когда я женился, любые попытки кого-либо завоевать, соблазнить остались в сумбурном прошлом и многое стало происходить само собой, между делом, и «та девушка», к которой раньше подходил на вечерней набережной или в ночном клубе, оказывалась попутчицей в полупустом купе или коллегой по работе. Измена происходила как бы на ходу – быстро, естественно, без мыслей о том, правильно это или нет, и двое бежали дальше, по своим делам, довольные или недовольные, думающие, если вообще думающие, о качественной, но не о морально-этической стороне вопроса.

Так продолжалось, пока мой вечно похлюпый, замученный женой приятель Смятин не попросил меня стать крёстным отцом его третьей дочери. И, несмотря на уверения, что всё это не формальность, конечно, но и не самое трудное дело на свете, крещение стало затратным по времени, нервам и силам процессом, потому что священник оказался из старорежимных, и первое, что он сделал, – заявил: ему (то есть мне), быть крёстным нельзя, ибо не верует. Я и правда был крещён, но храм посещал максимум два раза в год: на Пасху и Рождество. И, услышав вердикт, не слишком расстроился. Но Смятин настаивал, Смятин хотел, чтобы именно я был крёстным, – с его слов, он чувствовал во мне нечто непробиваемое, важное, но не сейчас, в будущем, – хотел, чтобы именно этот священник крестил дочку. Оттого мне пришлось выдержать пост и суровую исповедь, на которой я рассказал в том числе и об изменах.

Услышав о них, батюшка почему-то спросил:

– Было ли соитие с женой во время беременности?

– Именно со своей женой?

– Да.

– Нет, не было, – ответил я, стоя перед ним на коленях. – Да и с другими тоже.

– А когда жена кормила грудью?

– Нет, – и тут же, вспомнив о таинстве исповеди, поправился: – То есть да.

– Когда женщина кормит млеком, соития с ней нельзя, – посуровел священник. – О блуде и говорить не приходится…

В итоге он всё же допустил меня быть крёстным отцом, но потребовал обещания супружеской верности. Я дал его, стоя на коленях перед Евангелием и крестом.

И когда в крещальне с блестящей серебряной купелью я держал на руках младшую дочь Смятиных, то думал о том, что обещание моё не стало пустым, абы как данным – священник внушил мне уверенность в данном выборе. Это было наставление, которое я не мог отринуть. И в то же время такая мысль въелась в меня, жена могла поступать со мной так же, как и я с ней, – заниматься сексом с кем-то другим, возможно, у нас же дома. Я никогда не мыслил об этом, но теперь, лишь стоило представить, меня разбирала жуткая звериная ярость, ещё крепче прилеплявшая к данному обещанию.

Вернувшись домой, я полез к жене, ошалевшей от такого напора; мы давно занимались сексом изредка, по кислому обязательству. Она сопротивлялась – это, если верить самцам-охотникам, только раззадоривало меня, – но вдруг, психанув, крикнула: «Да что такое? Любовница не дала?» От этой её грубости стало как-то по-детски обидно. Я ведь шёл к ней, исправившийся, верный, а она отталкивала меня.

Оттого после, когда всё же взял своё, я ещё долго не мог уснуть, ворочался под удовлетворённое посапывание жены, злясь, что согласился быть крёстным и дал своё обещание. Я мог, наверное, выпихнуть, отбросить его, зажить, как жил раньше, но рельефная память об исповеди и максималистский задор, не дававший отступать мне по жизни, цементировали данное слово. Решимость, с которой я думал о нём, раскочегаривала, волокла меж полыхающих огней соблазнов, и я решил переть до конца, в итоге найдя в этой своей ночной бескомпромиссности тихую радость.

Правда, вскоре я понял, что мой порыв никто не оценил. Это внутри меня клокотала избранность, подпрыгивала и радовалась, как мальчонка, я-то знал: приятели, друзья, знакомые изменяют жёнам, но моя жена думала, что всё осталось как прежде – только я чаще стал проводить время с ней. Но если раньше у меня имелась на стороне разрядка, то теперь весь я принадлежал жене, и возбуждала меня, набухая, скорее не её сексуальность – к ней за время совместной жизни я, как многие, охладел, – а отсутствие секса в принципе, которое надо было компенсировать, и я приставал, тянул в постель, часто силой, но не находил – или находил крайне редко – полноты ощущений.