Дети декабря

Сразу после развода я почувствовал лёгкость – почти невыносимую лёгкость бытия, потому что едва ли не каждый пытался, вольно или невольно, убедить меня, что развод – это мрачное время, а я то ли держался, то ли не находил поводов для хандры и даже был счастлив, точно после тяжкой работы наконец разогнул спину. Но потом я задумался о спинах других, заложников моего поступка. Жене, наверное, было всё равно – она волновалась лишь за финансы.

А родители? Они прожили в браке тридцать семь лет, воспитали двоих сыновей, и даже в самые громкие, сокрушительные их скандалы я не слышал от них о разводе; жизнь вместе – не всегда мирная, благостная, такая как есть – казалась им естественной, органичной. Мать несколько раз пробовала говорить со мной накануне развода, советовала дельные вещи. Я прислушивался к ней, задумывался, но, приходя домой, понимал, что семейный корабль превратился в «Титаник», пробоина в нём критична, и надо без суеты эвакуироваться, чтобы после не бежать в панике к шлюпкам, отталкивая друг друга. И вот, когда мы, так нам казалось, спаслись, когда пусть и частично, но приняли наше спасение родители, когда я остался один и должен был прокричать троекратное «ура», появился ещё один человек, ради которого я по большей части и жил последние четыре года – Ксюша.

Лёжа в сырой квартире, я, казалось, ясно видел и слышал, как спрашивает она: «А где папа? Когда придёт папа? Почему папы нет?» И образы эти, болезненные, незаживающие, как язвочки на нёбе, не отпускали, точь-в-точь бультерьеры, отстающие от человека, лишь выдрав из него кусок мяса. Я носил и растил в себе чувство вины. Конечно, волнение за Ксюшеньку началось не сегодня – сегодня оно перешло в ноющую тоску, – я думал о том, как дочка станет жить без меня, и перед разводом. Но тогда – правда, не без сомнений, – верилось, что без нашей с женой ругани ей будет безопаснее, легче, уютнее, что будет только любовь, пусть и разлинованная, как тетрадный листок: пять дней окружает нежностью мама, а два – папа, хотя больше всего Ксюша любила, когда мы гуляли всей семьёй.

Я спрашивал у жены, как живёт без меня дочка после развода, и подчас натыкался на острые рифы ответов:

– Ты бы раньше об этом думал! Теперь нас задёргать решил?

После развода жена стала ещё грубее, ещё жёстче – как старческий ноготь; ей так легко удавалось отрезать лишнее, постороннее, оставляя отработанный материал в прошлом, что я окончательно стал для неё чужим. И это чувство отрезанного ломтя, лишнего, не могущего и не имеющего права влиять на её жизнь, а значит, и на жизнь нашей дочери, переломило, добило меня. Я понял, что стану для Ксюши одним из дяденек со стороны, пусть более любимым, уважаемым, но всё равно дяденькой, который не живёт вместе с ней, а жизнь её, как тропа через лес, пойдёт через озлобленную на меня мать.

Той ночью, разбуженный дагестанцами, я думал об этом до исступления, задыхаясь от ярости и отчаяния, подбираясь к окну, глотая ночной воздух, и тут же, будто за цепь дёрнули, втягивался обратно в конуру, не в силах видеть детские качели и карусель. Без Ксюшеньки.

На следующее утро я попросил у жены разрешения прийти к дочке. Она согласилась, неожиданно легко согласилась. И когда я покупал игрушки, мелькнула шальная мысль: а что, если попытаться исправить развод – и остаться? Ради Ксюши. На время это стало не целью, которой надо достичь, минуя любые препоны, но маленьким, юрким желанием, зудящим червячком, вгрызающимся, меж тем, в самую сердцевину.

Но когда, наигравшись, насмеявшись с Ксюшенькой, уложив её спать, я остался один на один с женой, то тут же с ней разругался. Она бросала мне мелкие упрёки и раньше, во время нашей с Ксюшей игры, но тогда я был слишком занят возвращением своего отцовства, а теперь она двинула в оголённое счастье, и меня тут же скрутило, заволокло от обиды. «Дура, какая же дура! – промчалось горящим составом в мозгу. – Слава богу, я больше не с ней!» И, оставшись без Ксюшеньки, я выскочил из теперь не своей квартиры, прочь от жены.

Взбешённый, чувствующий себя одиноким, как гора, я хотел забыться, хотел избавиться от мыслей о расставании с дочерью. Большую часть времени, будучи в браке, я спасался от его трудностей работой, переключался с одних проблем на другие, но сейчас, когда предельное раздражение не давало нормально мыслить, правильным было расслабиться иначе. Я взял телефон, чтобы дёрнуть знакомых девушек, однако, уже сделав вызов, отменил его – не хотел видеть тех, кто хоть как-то знал бы меня, не хотел разговоров о прошлом, в которых присутствовала бы даже малейшая общность связей. Хотелось принципиально иного, нового, как новой стала моя жизнь без постоянного присутствия Ксюшеньки.

Я вызвал такси и мотнул на площадь Ушакова, в стрип-клуб «Сердцеедки». По пути таксист завёз меня в магазинчик, который, несмотря на ночной запрет, приторговывал спиртным, и я взял бутылочку виски, капля за каплей отходя от ссоры с женой. Впереди маячили удовольствия.