Дети декабря

Хуже, мы стали собачиться чаще обычного – хотя, казалось, куда уж чаще? – и если раньше я отмалчивался, старался подстроиться, то теперь, наоборот, инициировал ссоры сам, тем самым сбрасывая накопившееся напряжение. Весь я, всё моё раздражённое, неизрасходованное мужское начало обратилось на жену, и она лихорадочно, но не без умения принялась отбиваться. Быть верным мужем для умирающего брака оказалось пагубнее, чем искать ощущений на стороне.

Тогда, на свой день рождения, Смятин пригласил нас сначала в рыбацкий кабак, а после в боулинг, и когда все разошлись, подпившие или, наоборот, боявшиеся подпить, и нас осталось трое, Вадик Межуев предложил идти в стрип-клуб. Смятин, взбрыкнувший, не отправился домой, к мегере-жене и красавицам-дочкам, а согласился и предусмотрительно разменял в круглосуточном магазине деньги. Шайкой подогретых самцов мы устремились в логово кружев.

«Сердцеедки» располагались на смотровой площадке, вид оттуда, когда ночь скрывала всё лишнее, дарил простор и свободу, внутри же стрип-клуба было душно, здесь томилось желание, и когда мы зашли в тесное помещение тёплых тонов, то оказались единственными посетителями. Впрочем, подошедшая администраторша в серо-белом корсете и чёрной кожаной мини-юбке истолковала это как преимущество («девушки работают только для вас»), усадила нас за центральный столик. У шеста танцевала высокая девица с бесстрастным лицом. Глаза Вадика загорелись, засканировали пространство, а Смятин, наоборот, по обыкновению стушевался.

У меня был опыт посещения стрип-клубов, я помнил, что они – конвейер бесстыдной консумации. Разводку в «Сердцеедках» для начала устроили администраторши – мы заказали им шампанского. После к нам дефилировали стриптизёрши, садились, елозили попой, прижимались грудью. Мы говорили, что у нашего друга день рождения, и они уделяли больше внимания Смятину, который никак не мог расслабиться, зато Вадик, распаренный жарой и желанием, гладил и тискал девиц, будто курсант в увольнении. Тем, кто умел показать желание, мы отсыпали щедро, а на тех, кто развлекал без искры, экономили.

Одна блондинка – с маленькой торчащей грудью и готовыми стать чересчур полными бёдрами – для чего-то шептала мне, что любит ездить на мотоциклах.

– Новенькая?

– Да, а что?

– Нравится?

– Да, а что?

Девица, похоже, была не на своём месте. Я чувствовал таких, инородных, не столько по движению, поведению, сколько по запаху. Одни, потея от работы и духоты, пахли кислой натугой, другие – терпким желанием.

Фигуристая брюнетка – она представилась Лолой, между передних зубов её была крошечная щель, обычно раздражавшая меня, но тут отчего-то добавлявшая сексуальности, – прижалась ко мне так, что я захотел её здесь и сейчас, как кобель, ноздрями втянув феромонистый запах, бросив скабрезную откровенность, и она, изогнувшись голодной кошкой, укусив меня за ушко, шепнула:

– Я не против…

Моя рука сползла по её бедру, украшенному татуировками роз, продвинулась к центру. Я ушёл с Лолой на приватный танец.

Ничего особенного, без полного расслабления – ожидания, несомненно, оказались ярче, – но главным стало другое: в день рождения Смятина я отыскал способ релакса вместо измен. Дальше были массажные салоны – почему я не открыл их раньше? – где загорелые девушки, чья страсть обрывалась, как только заканчивалось время сеанса, мазали себя и меня маслом, тёрлись, извивались, делали массаж Лингама, устраивали стрип– и пип-шоу, уже с полным многократным расслаблением, но всё это – без проникновения, без вхождения внутрь, и потому я не считал подобное изменой. Строго без интима, будто происходившее, когда в финале я изливался на женское лицо или грудь, и правда не являлось таковым. Логика, которой я руководствовался при этом, как бы держа обещание, данное на исповеди священнику, была таким же лицемерием, компромиссом, как и происходившее на массажах, где масло, истома, похоть и ложь пропитывали меня, словно торт.

Раз в одну-две недели я усаживался на диванчик перед шестами, выбирал понравившуюся девушку и шёл с ней на приват. Или укладывался на свежую простыню в салоне, ожидая, когда две или четыре руки обласкают, расслабят меня. После развода я мог уже не думать о том, считается ли это изменой, мог входить и проникать в кого и как угодно, но, привыкнув, ограничивался стриптизами и массажами. Однако всё чаще наутро чувствовал не расслабление, а усталость, похожую на огромный розовый и совершенно безвкусный помидор.

Теперь я вновь ехал на такой отдых, разругавшись с женой, окончательно поняв, что дочка будет жить без меня, а в такси, оттаскивая от блудливых воспоминаний, звучало: «И, быть может, быть будем, будем мы любить под счастливой звездой, и, быть может, быть станем, станем мы друг другу нужней…» Песня эта неожиданно задела, тронула, пробудила меня, и, казалось, в ней я услышал мелодию сердца, дарившую желание, волю, силу жить дальше, повторяя древнее: «Всё пройдёт – и это тоже…»

– Можете сделать погромче?