Дети декабря

А люди у входа ждали. Женщина с миловидным лицом успокоилась и принялась рассказывать что-то приметному мужчине с крашенными хной волосами. Я видел такой насыщенный цвет лишь раз – у военрука школы, куда мы ездили участвовать в олимпиаде по ДПЮ[55]. Возможно, этот мужчина был тем самым военруком, на пенсии отстаивавшим русский Севастополь. Он так заинтересовал меня, что я даже подумывал спросить его об этом, но отвлёк шум со стороны кинотеатра «Украина».

– Ты чего, сволочь, припёрся?

– Предатель!

– А ну прочь отсюда!

Их было так много, кричащих, жестикулирующих, что затерялся сам объект ненависти. Но вскоре он проявил себя, оттолкнув пожилую даму с нежно-жёлтым шиньоном голубой натовской сумкой.

– Эй, ты чего? – не выдержав, спросил я у женщины с миловидным лицом.

– А! Этот! – булькнула она, затрясла руками, но на что-то большее её уже не хватило.

– Это же диссидент, паршивец! – вмешался казак «Лемми», и ругательства он произносил так же, как пел «Боже, царя храни»: раскатисто, торжественно, громко.

– А! Этот! – вновь булькнула женщина.

– Пишет статейки паршивые! Паршивец! Рисует нас чёрт-те как!

Мужика с натовской сумкой – можно ли было взять сюда что-то более неуместное? – оттеснили к ионическим колоннам кинотеатра «Украина».

– Провокатор! – кто-то озвучил мои догадки.

Модное словечко, актуальное. На него всегда можно было списать сомнительные, непонятные вещи. Можно было оттеснить мужика с натовской сумкой или заклеймить так и не вошедшего в здание ГУВД киевского засланца. Но где кончалась крымская провокация? И случилось бы всё так, как оно случилось, если бы мужчина, похожий на Аль Пачино, приехал бы не один, а с вооружёнными людьми? Если бы Киев отдал приказ флоту и армии?

Я думал об этом, когда ездил в тренировочные лагеря в Белогорье, где скупые на слова, щедрые на приёмы инструкторы доносили правила рукопашного боя. Или когда стоял на блокпостах, вливая в себя литры предельно сладкого чая, а рядом, лая, никак не могла уняться овчарка с дурацким именем Ганс, хотя никто не называл её так, а кликали просто – пёс.

Нам обещали лютого врага. А он так и не появился. Вместо него пришли другие.

…я отдыхал от будней третьей севастопольской обороны, так её окрестили в Москве. Вышел к морю, лузгал семечки. Вокруг раскинулись сакральные руины древнего Херсонеса, над ними стыл помнящий святость камень восстановленного Владимирского собора. Бледно-синие выстиранные волны бились о дырчатые, покрытые склизкой зеленью валуны и белёсой пеной падали на отшлифованную вечностью гальку. Я совершал чудной обряд экзорцизма, изгоняя из себя бесов войны, поселившихся в украинской хате, чтобы со временем превратить её в пепелище, добравшись до каждого, кто оказался причастен. Родные были предупреждены: не звонить мне, не беспокоить. Я был в себе, я был недоступен.

Но меня достали и здесь, в навалившемся шуме волн. Я ответил автоматически. Вслушивался, толком не разбирая слов.

– Люди… ботинки… автоматы… новые… украинцы… наши… непонятно…

Догадался взглянуть, кто звонит. Оказалось, знакомая, из городской налоговой – хорошая девушка Лида, что на улице Готской живёт, – несимпатичная из-за грубых, крупных, словно наспех высеченных пьяным скульптором черт, но общительная, приветливая, всегда располагающая к себе. Мы познакомились на курсах английского языка. Она, как и я, коллекционировала видеокассеты с записями боевиков из девяностых.

Мне приходилось хранить их в гараже, и без того захламлённом пыльными шкафами, тазами, канистрами, ветошью, другой бесполезной дрянью, которую выкинуть жалко и всё собираешься перебрать. Кассетами был забит ржавеющий холодильник «Норд». Лида же заботливо держала их дома – я бы, конечно, поступал так же, если бы не жена с её комментариями о комфортной обстановке для дочери, – и к ней можно было зайти в гости, выпить чашку имбирного чая, восхититься коллекцией, выбрать кассету (например, «Смертельное оружие 3» или «Коготь тигра»), устроиться на велюровом диванчике и посмотреть кино.

Можно, но я поступал так всего два раза. После жена ревностью разодрала мою нервную систему на лоскуты. И я, памятуя ту истеричную сцену, предпочитал общаться с Лидой по телефону или во время редких, промежуточно-скоротечных встреч.

А тут она звонила и причитала, что в здании налоговой – вооружённые люди. И ей, должно быть, – это я, лишённый нормального слуха, домыслил сам – страшно.

– Кто, кто там? – перекрикивая волны, уточнял я.

– Не знаю, не могу понять!..

Мы все тогда мало что понимали. Киев тянул в одну сторону, Москва – в другую. А изнутри бодало воспоминание: «Так было уже – в две тысячи четвёртом году». И швы плохо скреплённой украинской действительности с треском расходились, семьи рушились из-за лобового столкновения глупости с глупостью.

«Защити родину от врага!» – клокотало повсюду. И каждому представлялись своя родина и свой враг.