Дети декабря

И я шоркался по вокзальной площади, заключенной меж кипарисовыми холмами, поделенной, как шоколад, на квадратные плитки, вынужденный приставать к ночным прохожим; вдруг едет кто? Сунулся даже к нескольким спящим, дурно пахнущим людям, закутанным во что-то объёмное, бесформенное, но, не выдержав амбре и поразившись собственной глупости, пнул дурную затею под хвост, и она ускакала в сторону ялтинской набережной, где крымские девушки конкурировали с донбасскими беженками за редких, а потому ещё более ценных туристов.

Этим летом они приезжали в Крым преимущественно из России. Хотя в Андреевке, где я, планируя написать несколько объёмных статей о Трифонове и Мо Яне, арендовал то ли домишко, то ли будку, слепленную из фанеры и пластика, на полупустом пляже с копеечной жирной таранькой и свежим разливным пивом – из-за чего, собственно, так и не родилась ни одна статья, – мне встретились три серба. С российскими флагами в дорожных сумках и русским Крымом в разгорячённых алуштинской граппой сердцах. Один из них, Зоран, читал Павича с Петровичем, и мы обсудили «Хазарский словарь» и «Атлас, составленный небом», пока Ненад и Душан вспоминали образцовую игру Неманьи Видича[53] в «Спартаке». Кончилось наше знакомство логично – распитием алкогольных напитков в запрещённых местах, и вместе с тем неприятно – отравлением местного производства вином, которое, нахваливая, продал нам в приморском скверике говорливый дед.

Жаль, что на ялтинском автовокзале отзывчивых сербов не оказалось. И, чувствуя промозглый холод, наползающий с покрытых хвоей гор, я трезвел, ругался и отчаивался найти варианты уехать домой. Намечался запасной авантюристский план: купить дрянного алкоголя, вновь захмелеть, позвонить жене и, объяснив ситуацию, остаться ночевать – а на деле слоняться, ошиваться, бродить среди сосен и пальм – в Ялте, чтобы ехать рейсовым автобусом утром. Но у окошка единственного работающего магазина меня вдруг окликнули:

– Молодой человек, это вы в Севастополь едете?

Голос у незнакомца был грудной, сиплый. Он произносил слова, точно загонял гвозди, и они застревали в тебе ржавыми загогулинами без шляпок.

– Да я, а вы, – в желудке заурчало, – водитель?

– Нет, – он улыбнулся, обнажая мелкие зубы, – я пассажир. Такой же, как вы.

– Отлично, – я наконец решился отхлебнуть кофе. – Только есть проблема: у меня мало денег.

– Но сколько-то есть? – Этим его обыденным, житейским вопросом был развеян некий морок происходящего, и я назвал сумму. – Тогда едем.

Незнакомец крутанулся на каблуках, двинулся по направлению к платформам. Кивнул первому встречному водиле, худощавому горбоносому мужичку с жамканной, точно приклеенной к сизоватым губам папиросой. И мы загрузились в красную «шкоду фабиа».

Водила, как отыскавшийся брат из индийских фильмов, походил на моего университетского преподавателя социологии Куропаткина. Тот не мог обходиться без сигарет и разговоров. За час двадцать пары Куропаткин ухитрялся пять-шесть раз выйти на перекур, а ставя зачёты, просто распахивал окно и дымил в него. Он постоянно говорил о том, что раньше, в Томском университете, был чемпионом по боксу, хотя глядя на него, иссушенного, подкашливающего, с впалой грудной клеткой и желтушными глазами, все лишь саркастически ухмылялись. Больше побед на ринге Куропаткин бравировал «амурными похождениями». Девушки, девушки, девушки, как в песне и гримёрках Mötley Crüe. Много девушек! Но потом – тут Куропаткин тяжко вздыхал и заключал с трагическим пафосом – он женился. Эх – ещё сильнее вдавливалась его грудная клетка – и зачем только?!

Правда, Оля Бухарова, которую все называли Дискавери за то, что знала всё и даже больше, рассказывала, что на самом деле Куропаткин жену свою обожает, и каждые выходные они выбираются вместе на прогулку по Балаклаве.

Я об этом не знал, хотя общался с Куропаткиным больше других, потому что у него можно было взять почитать интересную книгу. Он рассказывал о своей библиотеке, конечно, не так много, как о боксе и девушках, но достаточно, чтобы моя библиофилия усилилась, и я нашёл в нём и консультанта, и собеседника.

Водила хоть и был похож на Куропаткина внешне, но начитанностью не отличался. Впрочем, его характеристики – предметов, людей, событий – подчас оказывались точными, ёмкими, мудрыми даже. И незнакомец, расположившийся на переднем сиденье, то ли отстранённо сидел, то ли внимательно слушал водилу. Я же украдкой рассматривал его, не понимая, что же такого странного, инфернального отыскал в нём у ларька на вокзале. Необычными были разве что его огромные лопатообразные руки, до безобразия широкие у запястий, но сужающиеся к кончикам пальцев.

Однако сейчас, когда человек-сфинкс вышел в Инкермане, я вновь ощутил преддверие паники. Попутчик удалялся в ночи неправдоподобно быстро, словно не шёл, а летел – как та Маргарита, только ниже, у самой земли, на бреющем полёте.