Дети Гомункулуса

Комья земли разлетались во все стороны. Лопата стукнула о камень, и любители-могильщики победно закричали. Нет, не закричали — заквакали, приседая от восторга. Лопаты задвигались еще быстрее. Похоже, тут что-то откапывают. Клад?!

Люди отложили лопаты в сторону и стали что-то разглядывать в яме. Что там? Каменный круг? Или колодец? Фигуры в плащах вдруг отступили, освободив место для вновь прибывших. Впереди шел директор завода товарищ Римант. Несколько человек в шляпах и при галстуках несли большие венки, украшенные черно-красными лентами. Значит, все-таки похороны?

Директор остановился над ямой, остальные аккуратно прислонили к старым камням венки и почтительно выстроились вокруг. Товарищ Римант начал что-то говорить, взмахивая рукой в темной перчатке, словно призывая кого-то убить. Слушатели одобрительно кивали головами, наконец все вместе вскинули в воздух сжатые в кулак правые руки.

Вдруг они смолкли и повернулись в мою сторону. Мне и до этого бывало страшно, но такой холодный ужас я почувствовала впервые. Я соскользнула со стены и бросилась бежать. Помню только, как сумка била меня по боку. Мне казалось, что за мной кто-то бежит и вот-вот схватит за рукав.

Только на людной улице я остановилась. И тут кто-то схватил меня за рукав…

Я использовала единственный прием, на который была способна: моя сумочка, набитая совершенно ненужными солидному человеку вещами, со свистом описала дугу…

И врезалась кому-то в лицо…

— Извините, я не хотел вас пугать, — высокий молодой человек в длинной темной одежде в одной руке держал потрепанный портфель, а другой прикрывал нос.

Я пробормотала:

— Извините…

— Я не хотел вас пугать, — повторил молодой человек, на этот раз с легким оттенком укора. — Я только хотел исполнить поручение отца Петера. Он вчера разговаривал с вами в костеле… Вас зовут Вика, правильно?

Действительно, этот юноша не иначе семинарист или костельный прислужник. Помнится, я даже видела его там, в костеле… Наконец мне объяснят все, что тут происходит! Я устала от ощущения угрозы, от пристальных взглядов в мою сторону, от нелепой мысли, что неожиданно попала на какой-то спектакль, в котором все играют отведенные им странные роли, заставляя и меня участвовать в этой игре.

Обычно я закомплексована в отношениях с привлекательными представителями противоположного пола, но этот юноша был “костельным”, и значит, как бы “вне игры”, тут оказывались некстати обычные подростковые “правила поведения”, и можно было оставаться самой собою. До чего это упрощало дело! И через несколько минут мы с Мартином — так звали моего нового знакомого — сидели в деревянной беседке маленького дворика, и мелкий дождь безнадежно стучал по ее жестяной крыше.

8

— Отца Петера уже не раз забирали, — неспешно рассказывал Мартин. — Его пытаются обвинить в том, что во время войны он был коллаборационистом, служил немцам. Но люди знают, что отец Петер — кристально чистый человек. Так что, я думаю, он вернется… Только куда? Храм-то отобрали… Уходя, отец Петер сказал мне, что вы будете его искать. А если не придете — я должен найти вас в гостинице и передать, что вам лучше всего немедленно уехать отсюда.

— Я же в командировке и, пока не получу со склада детали, уехать не смогу.

Мартин тихо вздохнул:

— В этом городе происходит нечто странное.

— Самое странное — что я никак не могу добраться до моря и даже узнать, в какой оно стороне, хотя город ваш расположен вроде бы на самом побережье. И ксендз говорил, что тут живет много рыбаков.

— Мой отец тоже был рыбаком, и дед, и прадед, — сказал Мартин. — Но теперь на нашем побережье нельзя ловить рыбу.

— Почему?

— Четыре года назад случилась авария на заводе. Дохлой рыбы лежало на берегу столько, что из-под нее не было видно песка. Чайки прилетали в город и сотнями падали на крыши домов и на асфальт. Люди тоже были отравлены, но умирали не сразу. Моя мать тоже… болела, — Мартин впервые заметно заволновался. — Обратилась в поликлинику, ей поставили диагноз — ангина с осложнениями.

— Доктора не разобрались?

— Ну почему же, разобрались… Таких больных было много… Но врачи — всего лишь люди, и никто из них не хотел нарываться на неприятности. Об аварии и ее жертвах до сих пор запрещено говорить.

— И что теперь с вашей матерью?

— Она умерла два года назад.

— Простите…

— Тогда я бросил университет и решил посвятить свою жизнь Богу.

Признаться, мне было тяжело “переварить” полученную от Мартина информацию. Не то, чтобы я была законченной идиоткой — все-таки Булгакова читала! — но меня же с детства учили, что я живу в стране самой гуманной в мире медицины. И, разумеется, в этой стране не происходит больших аварий — тем более катастроф. До сих пор не могу понять, как эта вера уживалась во мне со слухами про аварию на футлярном заводе, которая произошла несколько лет назад в моем родном городе. Двоюродная сестра моей мамы, которая работала на том заводе, рассказывала, как дрожала земля у нее под ногами и кто из ее коллег покалечился или погиб. Но — все это рассказывалось шепотом, и только СВОИМ! А Мартин говорил вслух, не боясь.