Дети города-героя[сборник 1974]

Теперь уже не было этого однообразия. Жизнь растений увлекла меня. Мне казалось, что я ращу маленьких человечков. Вот они еле видны, слабенькие, зеленые, а вот уже окрепли их тоненькие ножки и гордо поднимаются зелененькие головки. Наконец мои человечки выросли. И, глядя на них, я вдруг поняла, что моя давняя мечта исполнилась. Радостно забилось сердце, гордо поднялась голова.

Я представила себе две дороги.

Одна дорога ведет на фронт, другая — в мой город. И по этим дорогам бегут один за другим зеленые овощи-человечки…

(Из сочинения Инны Битюговой, ученицы 47-й школы.)

Е. Лейбович Три рассказа об одном случае

Вот повесть об одном и том же событии, рассказанная его героями, тремя ленинградцами, никогда не встречавшимися друг с другом до этого сентябрьского дня.

Она начинается с рассказа Шурика Конеева, ее продолжает комиссар районного штаба МПВО и заканчивает ремесленник Томас Кульнев. Шурик Конеев рассказывает:

— Когда началась воздушная тревога, я был дома один. В бомбоубежище я не пошел, я туда не любил ходить, там ничего не видно. Мы ведь и так в первом этаже жили. И вот загудела сирена, я влез на окошко и открыл форточку — посмотреть, чьи это самолеты летят, как вдруг что-то как засвистит, да так громко. Я скорей с окошка и под кровать. Только голову под кровать сунул, как вдруг все затрещало, посыпались стекла, с потолка что-то падать стало. Я закричал, а на меня все повалилось. Кругом темно стало. Я встать хочу, а сдвинуться не могу. Завалило всего, и спину давит. Я догадался тогда — это бомба в наш дом попала. Она верхние этажи разрушила, и все на меня сверху упало. Значит, надо скорее вылезать, а то меня совсем задавит. Я стал рукой от себя отгребать, да куски очень тяжелые. Ничего мне с ними не поделать, дышать прямо не могу. В рот пыли набилось полно, в нос тоже. В спине очень больно, и страшно. И я закричал громко, как только мог. А что я тогда кричал — не помню. И что потом было — плохо помню.

Но комиссар районного штаба МПВО товарищ Смирнов помнит, что было с Шуриком.

Комиссар рассказывает:

— …Я услышал, что под обвалом дома кто-то кричит и плачет. Голос доносится совсем глухо.

Подошел я насколько мог ближе, спрашиваю:

— Кто там лежит?

— Я, — отвечает голос.

— Кто я?

— Я, Шурик.

— А чей ты, Шурик?

— Конеевых, с первого этажа!

— А квартира какая?

— Квартира тринадцатая.

— Ну, потерпи, Шурик, — говорю я, — сейчас мы тебя откопаем.

А сам гляжу на развалины и прикидываю, с какой стороны лучше к Шурику подобраться. Уж очень неудачно мальчуган попал: четыре этажа над ним обвалились, огромная гора щебня и мусора сверху лежит — над маленьким-то… И еще эти тяжелые, изуродованные балки висят, и переборки, и круглые железные печи… Чуть дотронешься до них — мгновенно рухнут и раздавят мальчишку насмерть. Сверху разбирать нельзя. Значит, надо искать другой выход.

Обошел я еще раз вокруг развалин, огляделся. И пришел мне в голову план, план опасный и рискованный, но если его осуществить — спасем Шурика.

Тут, слышу, Шурик опять заплакал, — наверное, подумал, что я его обманул и ушел. Надо было парнишку успокоить. Я снова подошел к нему поближе.

— Ты меня видишь? — спрашиваю.

— Ничего не вижу, — отвечает.

Тогда я достал свой карманный фонарик, просунул его сквозь груду щебня, включил и спрашиваю:

— А теперь что-нибудь видишь?

— Ой, блестит, блестит! — закричал Шурик. Но потом я узнал, что света он не видел, только заметил: около него что-то поблескивало: это была фотографическая карточка с глянцевитой поверхностью, и на нее упал отблеск моего фонаря. Карточка эта раньше висела у Конеевых на стене.

Созвал я бойцов нашей аварийной команды и говорю им:

— Если добираться к ребенку сверху, его засыплет. Единственный выход — это пробраться к нему со стороны лестницы. Она разрушена, но первый этаж сохранился. Там между переборками есть отверстие, заваленное кирпичом и щебнем. Если осторожно выбрать эти обломки так, чтобы не задеть висящих балок, можно проложить узкий лаз. Предупреждаю, риск большой. От одного неосторожного движения все может обрушиться и на Шурика, и на бойца. Кто из вас, товарищи бойцы, согласен идти на это дело?

Ну, среди наших бойцов трусов нет. Но я смотрю на них и вижу: нет, они помочь не смогут. Лаз нужно прорыть очень узкий, а бойцы все здоровые, широкоплечие. Как быть? — думаю. Нельзя же мальчишку под развалинами оставить. Надо вытащить его, и как можно быстрее вытащить, — может погибнуть, задохнуться…

Кого же послать ему на выручку? Кого?

И вдруг вижу: паренек лет пятнадцати, в форме ученика ремесленного училища, помогает нашим бойцам раскапывать завал. Хороший паренек, высокий такой и очень тоненький. Как раз то, что мне нужно.

Я — к нему.

— Товарищ ремесленник, мальчика одного, Шурика, спасти надо. Засыпало его. И пролезть к нему очень опасно.

Так сразу и сказал об опасности, пусть обдумает, и гляжу на него с волнением: что он ответит? А ремесленник сказал:

— Покажите, где он лежит…

Я пошел с ним на лестницу.

— Как тебя зовут? — спрашиваю.