Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

В коридоре на переменах и на улице по дороге домой разговоры получались более развернутые и интересные. Мне показывали новый забор: «Недавно драка была, наши с комбинатскими, весь старый забор на колья раздергали», пугали, что без провожатых я домой получку не донесу, все же знают, что учителя сегодня с деньгами, – но как‑то весело, явно для беседы, не всерьез. Разбитной Толя Бизин заводил разговоры и про литературу: «А я “Анну Каренину” читал, первую часть. В армии». – «А вторую?» – «Не, демобилизовался, не успел». Он же как‑то на перемене произнес целый монолог: «У меня такое впечатление, что Лев Толстой очень противоречивый. Правильно? Вот критикует, срывает маски, а сам говорит – не сопротивляться. Юродивая проповедь – правда?» И дальше по тексту статьи В.И. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Наверное, тоже в армии прочитал. (Очень было похоже на слова героя тогдашней кинокомедии, которого перевоспитывали всей бригадой и который хотел показать, что перевоспитание идет успешно: «Вот правильно я рассуждаю: если ученье свет, то неученье – тьма, да?») Он же, когда я прочитала «Вчерашний день, часу в шестом…» и спросила, про что это, как‑то весело выкрикнул при общем недоумении: «Поэтов зажимают!..»

Скоро стало ясно, что ничего похожего на сочинение по литературе я ни от кого не получу. Мысль о том, что можно сначала все подробно рассказать, а потом попросить это же написать, казалась мне чудовищной. Все равно надо, не сдавалась я, чтобы мои ученики пытались письменно выразить на бумаге, что они думают, – если не про книгу, то про жизнь. И попросила их написать сочинение о том, как они работают. Тексты, которые я получила, были довольно связными, но, к сожалению, слишком хорошо знакомыми. Например, несколько продавщиц очень похожими словами рассказали, что все время мечтают получше обслужить покупателей. (Про эту профессию у моих учеников почему‑то и позже гладко получалось, видно, средства массовой информации хорошо в этом направлении работали; лишь однажды встретилась смешная фраза на эту тему: «Мы с подругой решили пойти на продавца».) И только Толя Бизин написал, что работа у него очень тяжелая – по многу часов в теплице при влажности сто процентов. Я решила, что он шутит или интересничает: «Что, прямо с головой в воде плаваешь? Вроде не водоросли выращиваете…» Так и не знаю, понял ли Толя, что я не шутила, а просто продемонстрировала свое дремучее невежество.

Была еще такая история. Когда мы изучали Чехова, я решила сводить 10‑й класс в театр. Удалось достать билеты во МХАТ на «Чайку» – на галерку. Желающих оказалось много: почти все ученики с женами или невестами, ученицы с мужьями, учителя во главе с директором. Уже понимая, что тут нужна особая подготовка, я рассказала на уроке про Художественный театр, прочитала вслух отрывки из пьесы, остальное пересказала. Уж не помню, где мы встречались перед спектаклем, но билеты были у меня, и вводила я всю компанию в театр сама. Оказавшись в прославленных стенах и заняв свои места, все вечерники развеселились, стали возбужденно перекрикиваться: «Машка, ты меня видишь?» – а я очень растерялась и не знала, как быть: просить, одергивать, делать вид, что не имею к кричащим никакого отношения, хотя они и ко мне обращаются? Учителя сидели рядом со мной. Когда погас свет, стало тише, но тут обнаружилась новая сложность: после каждой реплики актеров кто-нибудь из учителей, а то и несколько сразу, спрашивал шепотом: «Что он сказал?» Я не успевала отвечать и сама перестала понимать, что происходит на сцене. После спектакля, никого не дожидаясь, позорно сбежала.

Вообще‑то в те годы учились десять классов. Но в вечерней были классы с восьмого по одиннадцатый: восьмой состоял из призывников – мальчиков, присланных военкоматом (кажется, нельзя было призывать совсем необразованных), а девятый – из учеников, пришедших учиться условно- добровольно. Меня сначала направили, кроме уже упомянутого десятого, в восьмой, но в тот же день спохватились и перебросили в девятый. Там с дисциплиной было получше, за партами сидели в основном девочки. Они честно слушали, как я читала «Горе от ума» и «Евгения Онегина», письменно пересказывали судьбу героя: «Сперва мама за ним ходила…» Добросовестно учили стихи наизусть, рассказывали после уроков на оценку, глядя в потолок. Однажды я испугалась, услышав подряд: «Исчезли юные забавы как сон, как утренний туман. Петрушка, вечно ты с обновкой…» Но решила в объяснения не вступать и попросила почитать сначала. На этот раз чтица не сбилась с нужной колеи и благополучно проскандировала стихотворение «Чаадаеву» до конца. Одного мальчика, поживее других, я уговаривала прочитать «Героя нашего времени»: и не толстая книга, и драка, и девушку похищают, и дуэль… Помню, смотрит на меня с сожалением; отказывать не хочется, но истина дороже: «Да я в жизни ни одной книжки не прочитал, сосед давал детектив (он произносит «дедектив»), и то не вышло. Несколько страниц – и всё».