Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Вопреки моим первым впечатлениям, ученики в этой школе были самые обычные, хватало и хулиганов, и двоечников, учились здесь дети из соседних домов – в основном жильцы коммунальных квартир, многие знавали и побои пьяных родственников, и суровые дворовые законы, у некоторых уже накопился и опыт общения с милиционерами. Во время подготовки к сочинению про нашу советскую Родину, которую, учила я, мы любим и за то, что она наша, и за то, что она большая, сильная и справедливая (мне казалось, что какая‑то нравственная польза в этих разговорах была – пусть запомнят, что большой и сильный обязан быть справедливым), Юра Баранов сказал: «Как же, справедливая. А в подъездах греться не дают. И в милиции бьют, а мы ничего с этими шинами не делали». Как классный руководитель я обязана была посещать учеников на дому, знакомиться с жилищными условиями, и как‑то мне открыла дверь мама Димы в ночной рубахе, пригласила войти, вернулась в постель и продолжила стричь ногти на ногах. А отец Лены впустил меня в квартиру без единого слова и, не подтянув спущенных кальсон, рухнул на кровать и захрапел. Родители еще одного моего ученика совсем не переносили друг друга, но, по их словам, не разводились из‑за сына. Поэтому они работали на заводе в разные смены, и когда я на всякий случай провожала Алешу домой после театра, мы тихонько открывали дверь, с порога слышали пьяный храп дежурного родителя, и Алеша мне кивал: «Все в порядке, спит и не дерется, свободны».

Но учителя – так я считаю и теперь, спустя тридцать с лишним лет – учителя (не все, конечно, но довольно значительная часть) были особенные.

И атмосфера в этой школе, прежде всего благодаря директору Лидии Васильевне, была такая, что мой предыдущий опыт показался дурным сном. Я увидела умных интеллигентных людей, очень серьезно относящихся к своему делу – и при этом веселых, остроумных – и свободных (так, во всяком случае, мне казалось; да, наверное, по тем временам так оно и было).

Как только меня ввели в учительскую и представили, один из учителей воскликнул: «Ого! Сразу в два куплета!» Я улыбнулась слабо и непонимающе. Мне разъяснили, что речь идет об известной блатной песне «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела» и что эту песню ученики вместе с Юрием Александровичем распевают в поездках, а в «двух куплетах» есть такие строчки: «Пришел ко мне Шапиро, защитничек-старик, сказал: “Не миновать тебе расстрела”» и «Квадратик неба синего и звездочка вдали сияют мне, как слабая надежда». Я совсем не была польщена таким «попаданием» и решила, что Юрий Александрович (организатор внеклассной работы, преподаватель французского) с детьми заигрывает, дистанцию не держит. Смешно вспомнить! Через три дня восьмиклассница с пиететом, вызвавшим у меня острую зависть, сказала (обсуждалось оформление класса): «Это надо у Юрия Александровича спросить – у него такое чувство цвета…» В поездках по городам страны все рядовые ученики, готовясь к зачету, твердили: «архитрав», «антаблемент», «Чюрлёнис», «восьмерик на четверике», а приближенные к руководству, так называемые «лошади», как правило, из числа отпетых хулиганов, бдительно следили, чтобы никто не отстал (в поездках бывало по сто школьников и больше), бегали за хлебом, за билетами, узнавать расписание городских автобусов – и чувствовали себя правильными и нужными людьми. «Начальнику» преданы были беззаветно. Они же горячо работали в летних трудовых лагерях, которые организовывал все тот же Юрий Александрович с другом – учителем соседней школы. Когда я вслух удивилась, как ему удается этого добиться, он с неожиданной горечью сказал: «Устроить, чтобы они так работали на меня, – не фокус, а вот на Советскую власть они так работать не будут». Я не уверена и сейчас, что правильно поняла эти слова, но запомнила их крепко, как и многое другое, что говорил мне Юрий Александрович – один из главных в моей жизни учителей.