Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Знакомые эпитеты в этом стихотворении относятся к разным словам. Правдивым и свободным назван язык волхвов, а могучей – власть: князья, «воители» (в стихотворении еще дважды встретится сочетание «могучий Олег»). Волхв и князь не борются, но противостоят. Князь с самого начала «вещий», это общепризнанно, потому что он одерживает славные победы и остается невредимым в битвах («незримый хранитель могущему дан»). Ему нет равных. Он может казнить, миловать, жаловать, не сомневается в том, что вызывает страх, и поэтому, обращаясь за предсказанием, заранее успокаивает волхва и сулит ему награду. В ответе волхва (как ни представляй себе его интонацию – затаенный сарказм и чувство превосходства над могучим князем или мудрое доброжелательное спокойствие не без сочувственных ноток) явственно звучит отрицание какой-либо зависимости от земной власти и гордое сознание причастности к высшим ценностям. Взмываем: правдив – свободен – вещий – воля небесная – и в конце четверостишия, когда мы, забегая вперед, уже услышали мысль о подчинении высшей воле, о признании высшей власти, – вместо подчинения – неожиданное слово «дружен». И это не высота волхва, а высота языка, по-настоящему вещего. Князь же «всю правду», которую как будто хотел знать, воспринять не может, его реакция – не понимание судьбы, но меры безопасности.

Посмотрим теперь через призму баллады 1822 года на стихотворение в прозе 1882 года. Прежде всего в нем тоже слышится прославление языка, на этот раз русского языка: он не только правдив и свободен, как язык волхвов в стихотворении Пушкина, но и могуч, как правитель; он поддержка и опора. И очень важно, что открывается перечень эпитетов словом «великий», – этого слова в «Песни…» нет. Из величия языка выводится гипотетическое величие народа. И стихотворение в прозе приобретает отчетливо патриотическое звучание, возможно, из‑за соседства слов «великий» и «русский», вызывающего ассоциации с политико-географическим термином «Великая Русь» или даже государевым титулом «Великий государь, царь всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец».

(Хвалебное слово русскому языку произносили не раз и задолго до Тургенева. Но даже Ломоносов, который связывал гордость страной, занимающей огромные пространства, с утверждением богатых возможностей русского языка, эпитет «великий» к слову «язык» не прилагал: «Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по его могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся».)

В действительности содержание тургеневского стихотворения в прозе, конечно, сложнее; гимн русскому языку включает горькую мысль о настоящем и будущем страны. То есть опять, как и у Пушкина, «грядущие годы таятся во мгле», но вопрошает о судьбе не правитель, а лирический герой стихотворения в прозе, к тому же скорее всего находящийся за границей, «не дома», и волнует его не собственная судьба, а судьба страны и, наверное, народа.

В этой цепочке (судьба родины – язык – народ) язык – единственная безусловная положительная сущность. Раздумья о судьбах родины тягостны; от того, что «совершается дома», трудно не впасть в отчаяние, но есть «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» – и значит, велик народ, которому дан такой язык (у Тургенева конструкция очень запутанная: не «нельзя не верить», не «хочется верить», не «верю», а «нельзя верить, чтобы… не был…» – особенно по сравнению с пушкинским спокойным и внятным «с волей небесною дружен»). Достоинства языка так сильны, что могут противостоять всему дурному «дома», то есть в России; язык как будто вбирает и мощь государственную и народную.

Интересно, что слово «народ» возникает только в самом конце стихотворения, как будто «язык», вспомнив свое старославянское значение, вызывает мысль о народе. И, кажется, здесь сквозь тургеневские строки проступает еще одно хрестоматийное стихотворение Пушкина – «Памятник»: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, // И назовет меня всяк сущий в ней язык…»[97] («язык» употреблен в значении «народ», «племя»). Отметим соседство слов «великий» и «язык», как и мысль о том, что великую Русь населяют разные племена – языки, но они едины в отношении к поэзии.

На этом история вольного или невольного воспроизведения торжественных эпитетов не заканчивается. Они являются в Гимне Советского Союза – тексте, соизмеримом с пушкинскими и тургеневским не глубиной и художественной силой (об этом и говорить нечего), а степенью известности в ХХ веке.

Уже в первой строфе:

Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз![98]

—