Дети Йеманжи

– Потому что ты Эуа. Ориша. И наша сестра, – невозмутимо пояснил Обалу – в то время как Марэ стоял, отвернувшись к стене. Казалось, ситуация забавляет Обалу – но, взглянув на брата, Эва увидела в его глазах горечь. – Ты можешь это делать с нами. С Марэ и со мной. С Оба – уже нет, у неё другой отец. Но… не злоупотребляй этим, сестрёнка. Это опасно. Нельзя надолго впускать в свою голову чужое ори. Может очень плохо кончиться. Даже если умеешь с этим обращаться. Марэ, а ты имей в виду: она слишком быстро учится!

– Больше никогда! – искренне поклялась Эва. – Марэ! Ты слышишь меня? Ни за что на свете! Это вышло нечаянно, клянусь!

– Слышу, малышка. – Марэ повернулся к ней, и Эва с невероятным облегчением увидела, что он улыбается, хоть и грустно. – Я сам виноват. Забудем об этом. И поговорим о том, что ты – голодная. Ведь это так?

Эва совсем не была голодна: мокеки в пляжном ресторанчике ей хватило надолго. Но, стремясь избавиться от страха и неловкости, она живо закивала, и Марэ увлёк её на кухню. Эва думала, что Обалу отправится с ними, но тот без единого слова скрылся в своей комнате.

– Может, и к лучшему, – заметил Марэ, заглядывая в холодильник. – Он сейчас сильно не в духе. И просить его вылечить Ошун бессмысленно. Обалу очень любит Оба. Он был вне себя, когда узнал про эту историю с отрезанным ухом. И поклялся, что не оставит это так. И наслал болезнь.

– Болезнь?..

– Ты же видела сама! – удивился Марэ. И Эва вздрогнула, вспомнив тёмные, вздутые холмики на шоколадной коже подруги.

– Но… это же были прыщи! Просто прыщи!

– Это было только начало, – вздохнул Марэ. – И Обалу не передумает. Он добрый парень, но… но не к тем, кто забавы ради издевается над другими. Ты должна его понять. У этой дуры Ошун с рождения было всё то, чего никогда не было у Обалу. Красота, здоровье, друзья, любовь… Брат был бы счастлив иметь хоть десятую часть всего этого! И когда Ошун так обошлась с Оба… Он не выдержал, просто сорвался. И уверен, между прочим, что абсолютно прав! И… да, чёрт возьми, он прав! Эвинья, я действительно не знаю, чем тут помочь.

До конца дня Обалу больше не появился из своей комнаты. Эва познакомилась с Кикой – босоногой девчушкой-служанкой, кинувшейся ей на шею с такими радостными воплями, словно тоже приходилась ей по меньшей мере кузиной. Кика накормила её пиццей и мороженым с манго и холодным лимонадом. Потом Эва ушла купаться в бассейн – огромную голубую чашу во дворе под пальмами, – и Кика весело составила ей компанию: было видно, что ей в этом доме очень многое позволено. Потом служанка отправилась готовить ужин, а Эва до самого вечера просидела в мастерской Марэ. Тот работал над иллюстрациями и попросил Эву почитать ему вслух «Дону Флор». Эва раскрыла роман и принялась за чтение. Время от времени ей казалось, что Марэ, сосредоточившись на работе, совсем её не слышит. Эва умолкала, но тут же раздавался негодующий возглас: «Дальше, сестрёнка!» И она продолжала читать о похождениях весёлого игрока и бабника Вандиньо, приводившего в отчаяние свою добродетельную супругу, которая любила его больше жизни.

Опомнились они с Марэ только тогда, когда в окно заглянула луна. Брат показал Эве её спальню: белую комнату с широкой кроватью, гамаком, ванной и лёгкими занавесками на огромном окне. На стене видела, разумеется, картина Марэ: обнажённая мулатка, очень похожая на саму Эву, купалась в ручье под луной. С минуту Эва стояла, любуясь на своё изображение. Это можно было делать не зажигая ночника: луна била в окно серебристым холодным лучом. В саду сонно стрекотали цикады. Пора было ложиться спать. «Только бы не проснуться дома, – со страхом подумала Эва, стягивая через голову платье. – Я умру сразу же. Нельзя показывать такие сны!»

По стене спальни полоснул луч фар. Эва изумлённо вглянула на часы. Они показывали полночь. Подумав, она вновь надела платье. Не зажигая света, на цыпочках подошла к окну и осторожно отодвинула занавеску.

Внизу, на галечной площадке перед крыльцом, виднелся старый «пежо». Рядом с ним стоял Ошосси. Лунный свет окатывал его с ног до головы. Напротив стоял Марэ. Спрятавшись за занавеской, Эва видела его огорчённое лицо.

– Зачем ты возвращаешь мне эти деньги? – негромко спросил он. – Я же сказал, что даю не взаймы, а просто так! Пусть они останутся у тебя! Тебе же было нужно…

– Больше не нужно, – Ошосси сказал это отрывисто, почти грубо, глядя мимо Марэ в темноту сада. – Я пустил их в оборот ненадолго, вот и всё. Теперь могу вернуть. Если тебе нужны проценты, то…

– Не обижай меня. Я этого не заслужил.

Ошосси промолчал. Затем сквозь зубы сказал:

– Будет лучше, если Огун об этом не узнает.

– Он не узнает.

– Тогда – пока. Увидимся на макумбе. – Ошосси подбросил на ладони ключи от машины и развернулся, так и не посмотрев на Марэ. Тот молча провожал его глазами. Ошосси уже открыл дверцу «пежо», когда Марэ, словно решившись на что-то, быстрыми шагами спустился с крыльца.

– Ошосси! Подожди!

– Чего ещё?

– Огун не узнает, я клянусь, но… – Марэ помедлил. – Но знает мама.