Дети Ирены

Ирена на миг поддалась панике. Времени больше не оставалось. Они уже почти у Шуха. Молодой парень, на чьем колене она пристроилась, спокойно дышал, значило ли это, что он спит? Тихо, аккуратно она свернула листок в кармане в шарик и потерла его. Он был тонким, и это было несложно. Может быть, ей повезет и это хотя бы сотрет написанное. Глядя на покачивающиеся в такт ходу машины головы агентов, Ирена почти уверилась, что те действительно спят. Что еще она могла сделать, как не решиться на эту последнюю авантюру? Осторожно протянув руку к открытому окну, она выпустила маленькие скатанные шарики, и ветер тут же унес их. Агент под ней слегка дернулся, всхрапнул, но не проснулся.

Ирена прислонилась головой к окну и тоже закрыла глаза, по щекам у нее в этот момент текли слезы.

Бойня. Именно так жители Варшавы называли приземистое серое здание на улице Шуха³¹¹. Выросшие перед Иреной стальные ворота опутывали цепи и замки, а у охранников в высоких начищенных сапогах на поясе висели зловещего вида кнуты. Скучающий офицер грубо втолкнул Ирену в приемную. За дверью она видела контуры большой комнаты, где проходили допросы. Ее ввели в маленькую комнатку для регистрации, где шумела печатная машинка и радио передавало немецкие песни.

Она ждала. Вскоре ее привели в другую комнату, где высокий немец начал на хорошем польском задавать ей вопросы. Его манеры были вежливыми, но Ирена чувствовала, что за ними скрывается смертельная угроза. Как ее зовут? Где она живет? Кто ее семья? На эти простые вопросы гестапо уже знало ответы. Но скоро допрос перешел на более опасную почву: Мы знаем, что вы помогаете Сопротивлению и евреям, пани Сендлер. На кого вы работаете? Советую признаться для вашего же блага. Они знали о Юлиане Гробельном. Они уже охотились за этим неуловимым человеком, «Конрадом Жеготой». Они знали о подпольном почтовом ящике в прачечной. Толщина папки на столе у допрашивающего ее офицера насторожила Ирену. Она молилась, чтобы немцы не узнали об Адаме.

Ирена все отрицала, говорила, что ничего не знает. Что это глупое недоразумение. Она социальный работник и по долгу службы само собой контактирует со многими людьми. Но если кто-то из ее знакомых сделал что-то противозаконное, она понятия об этом не имеет. Агент улыбнулся и поднял бровь. Он видел все это и раньше. Все вначале говорят, что невиновны. Только пытка развязывает им язык. Она выбирает трудный путь. Что ж, будь по-вашему, пани Сендлер. Но мы еще поговорим, я обещаю.

Другой охранник вытолкнул Ирену в длинный коридор. Она все еще слышала мелодии, доносившиеся из радио. Час был ранним, и вокруг было тихо. Но вскоре сюда начнут прибывать заключенные из Павяка, и коридоры наполнятся звуком шагов и плачем³¹². Потолки были низкими, коридоры – узкими. Ирена прошла мимо четырех камер со стальными решетками и рядом узких деревянных скамей, и у одной из них дверь уже была открыта. В камере находилось несколько человек, все они сидели тихо, с опущенными плечами, и никто не поднял голову, чтобы посмотреть на нее, когда Ирена вошла в камеру, спотыкаясь. Сесть! – последовал строгий приказ. – Смотреть только в затылок перед собой. Не разговаривать. Ирена чувствовала запах страха и сырости. Все они были новоприбывшими, не выспавшимися, взволнованными.

Узкая скамья была слишком жесткой и низкой, чтобы на ней можно было удобно устроиться. Земляной пол под ногами Ирены был липким. Кровь. У Ирены закружилась голова. Какое-то время она и остальные сидели неподвижно. Когда минуло восемь, начали прибывать машины, и скамьи вокруг нее стали заполняться незнакомцами. Радио прекратило играть, и зазвучали имена вызываемых на допрос. Вскоре из коридора донеслись крики ужаса, звуки падения, глухих ударов и ломаемых костей. Иногда слышались выстрелы. Допросы проходили на верхних этажах либо в подвале, но двери и окна были широко специально открыты, чтобы другие, ожидающие очереди, могли тщательно оценить свои возможности. По словам одного из выживших свидетелей этих утренних ритуалов на улице Шуха: «Мы слышали резкие, односложные вопросы, тихие, бормочущие ответы и вновь и вновь звуки ударов, после чего следовали крики, часто женский плач, болью отдающиеся в наших сердцах, от которых перехватывало дыхание»³¹³.