Дети Ивана Соколова

— Старый, а лихой, — сказала про него Шура. Вот какие люди занимались тогда нами, детьми! Свертки вначале показались мне очень легкими, а потом они как-то сразу потяжелели.

Мы шли вдоль трамвайной линии. Я смотрел на обгоревшие остовы трамвайных вагонов. Как весело позванивали они совсем недавно!

— Ну, вот и дома, — сказала Шура и тут же добавила: — Дом грузчика.

Мы опять спустились в подвал. Здесь Шуру ждали. Из наших рук девушки в белых косынках выхватили свертки.

— Вата и медикаменты, — объяснила Шура.

В подвале было светло. У стен стояли маленькие кроватки. На полу — ковер, на котором раскиданы игрушки и среди них даже слон.

Только потом я узнал, как все это попало в подвал. На втором этаже Дома грузчика помещался детский сад. Я не раз потом, выполняя разные поручения, таскал вниз табуретки и горшки с цветами.

В этом подвале до бомбежки размещался кондитерский цех, и сладкий ванильный запах напоминал о многих вкусных вещах: о ватрушках, о слоеных пирогах. Мама пекла их, когда еще не было войны, и даже теперь собиралась испечь к Олиному дню рождения.

В подвале каждое утро повариха угощала нас горячими лепешками. Лепешки пекли и на дорогу тем, кого отправляли за Волгу.

Одних отправляли, других приводили. И многие из них рассказывали, что видели большущего слона. А мне слона так и не пришлось увидеть. Повсюду говорили потом в Сталинграде, что знаменитый слон еще долго носился по развалинам и пепелищам; когда стихал огонь, он отдыхал в оврагах, а потом снова, разъяренный, метался по городу. В темноте он не раз пугал фашистов; они воображали, что это передвигаются наши войска, и открывали по слону неистовый огонь.

Этот слон, как я слыхал позже, был убит и съеден фашистами.

У Шуры было много помощниц, а одну из них я даже вначале принял за девочку, которую тоже должны были отправить на левый берег. Худенькая, с косичками, она сидела в углу пригорюнившись.

Что это с тобой? — крикнула на нее Шура.

Они же так страдают, дети, ведь еще жизни не видели! — ответила она.

А ты лучше спой, — попросила ее Шура.

Я узнал про нее, что она училась в восьмом классе. Все восхищались ее чистым голосом и говорили, что ей надо будет поступить в консерваторию.

А за то, что она знала много песен и никогда не уставала их петь, называли ее не просто Женей, а «Женей-патефончиком».

Проснешься утром, она про Степана Разина поет. Засыпали мы под колыбельную песню:

Но отец твой старый воин,

Закален в бою;

Спи, малютка, будь спокоен,

Баюшки-баю.

Как-то закрыл я на минуту глаза. Хоть и усыплял Женин голос, но мне не спалось.

Женя перестала петь. О чем-то заговорила с ней Шура. А мне было интересно. Долго говорили они вполголоса, с одного на другое перескакивали, а потом, слышу, речь зашла обо мне. Давным-давно это было, а до сих пор помню, как заколотилось сердце.

До меня доносилось:

— «Не знаю, что мне с ним делать».

— «Нельзя рисковать жизнью мальчика».

— «А вот недавно переправляли, как налетели, прямое попадание».

— «С отцом его не могу связаться».

«Говорите, говорите!» — так и вертелось у меня на языке, но я не выдал себя, тоже был хитер. Но тут Шура вздохнула и заговорила о другом.

Как мне хотелось напомнить ей то, что она сама рассказывала о других мальчишках! Ну подумаешь, на два — три года постарше меня. Ведь и я подрос за это время.

Утром я боялся показываться Шуре на глаза. Прятался от нее. А потом все пошло своим чередом. Но я уже не отводил глаз, когда по временам не то сурово, не то с укоризной Шура смотрела на меня.

Несколько дней прожил я в Доме грузчика, вернее, приходил спать на отведенный мне матрац.

Когда Шура оставляла меня в подвале, я должен был забавлять малышей, и я рисовал им маленьких человечков и делал из бумаги лодочки и треугольные шляпы, которые называл касками.

Взрослые часто спрашивали у меня время. Шура научила меня обращаться с часами. Я их сам заводил и переставлял стрелки. Особенно же часто спрашивали, который час, когда к нам в подвал Дома грузчика привезли новорожденных.

Я хорошо запомнил все, что слыхал тогда об этом. Бомба попала в родильный дом. Та часть здания, где находились новорожденные, уцелела. Им было всего по нескольку дней. Когда их привезли, Шура заплакала. А повариха долго мыла руки. Их было восемь. Она уложила всех в ящики. Ждали, что с той стороны должны привезти молоко, за которым с переправы ушел катер. Вот тогда-то все и спрашивали у меня, который час. Я боялся подойти к детям. Но издали я на них все же посмотрел. Эти розовенькие голыши были так похожи друг на друга, что я решил: это, наверное, близнецы.

Мне тоже очень хотелось, чтобы как можно скорей привезли молоко.

Как долго тянулось время!