Дети Ивана Соколова

Папа на фронт ушел, а мама всю ночь не спала, прибирала. И ничего этого нет и не будет.

Как я был уверен, что моя молодая мама проживет по крайней мере еще сто лет!

Я лежал рядом с мамой и разговаривал с ней, гладил ее уже похолодевшую руку, целовал и обещал разыскать Олю и никогда больше с ней не расставаться.

Когда ракеты разливали свой яркий свет, мамино лицо становилось совсем белым.

Мне даже показалось, что зашевелились ее губы, и послышалось, что и мама говорит со мной, убаюкивает... Так я заснул около мамы.

Должно быть, опять над головой рокотали и завывали немецкие самолеты. Но я так уморился, что ничего больше не слышал. А когда очнулся, опять увидел убитую маму и понял, что я остался совсем один.

Глава третья

Я НЕ ОДИН

Было уже светло, но так же дымно, и в воздухе все завывали фашистские самолеты. При солнце потускнели огни пожаров, но зато стало еще душней, еще угарней.

Неунимавшийся ветер закручивал пыль, смешанную с горячим пеплом, перекидывал пламя с одного здания на другое.

Подъехала машина. Из нее выскочили люди, по-разному одетые, но все в металлических касках. Они начали растаскивать горящую крышу углового здания.

Я и не заметил, как они появились на соседнем дворе, где врылась в землю неразорвавшаяся бомба, выставив наружу свой ребристый страшный хвост, черневший на желтом песке.

Вначале все они обступили бомбу, потом разошлись. У бомбы остался только один человек. Кто-то крикнул мне, чтобы я укрылся в щели. Но я так и остался на своем месте. Вскоре человек, возившийся у бомбы, весело закричал:

— Не ранит, не убьет, а на шихту пойдет.

Вокруг него собрались любопытные. А потом меня заметили, подошли и начали расспрашивать, где отец, кто у меня остался из родных, в каком я классе...

Некоторые спросят, только соберусь я ответить, а они уже уходят; видно было, что и так им все понятно, не один я такой.

«А зачем же тогда спрашивать?» — подумал я с досадой.

Чуть затихал гул самолетов, жители вылезали из щелей и подвалов. Среди них я узнавал и наших соседей; все они выглядели какими-то почерневшими, осунувшимися, как после болезни.

Пепел и сажа летели, как мошкара.

 Только дворник, наш, тетя Анюта, была такая же, как всегда, в белом и, как мне показалось, чистом фартуке.

Я не просил, а она принесла мне жестянку с водой и кусок сахара. Она ни о чем не спрашивала, но я понимал, что она, оглядываясь по сторонам, ищет Олю.

Сам хотел рассказать тете Анюте, что вчера потерял Олю, но промолчал, так как понял: начну говорить об этом — зальюсь слезами.

Тетя Анюта, отойдя в сторону, шептала про меня высокой девушке с забинтованной рукой:

— Хорошо люди жили. Он вот — весь в мать, а сестренка его — чистый отец. Ну, думала я, счастливые. Вот тебе и счастье!

Высокая девушка подошла ко мне, вытерла мои слезы и протянула здоровую руку.

— Меня зовут Шура. Так мы и познакомились.

Шура не выпускала моей руки. Точно так я держал Олю, когда боялся, что она от меня убежит. Рука у Шуры была большая, шершавая. Должно быть, Шура очень сильная. И понял я, что хоть она и ни о чем меня не спрашивала, а думает обо мне и о моей маме.

Тетя Анюта приподняла с земли мамину голову, поправила ей волосы и стряхнула землю с маминого платья.

Я увидел, как встрепенулись и ожили складки платья. Может быть, мама вскочит сейчас так же стремительно, как вскакивала она, когда ей казалось, что она проспала...

Женщины вместе с тетей Анютой подняли маму и понесли к неглубокой воронке. Тетя Анюта позвала меня. Шура подошла вместе со мной.

У мамы были закрыты глаза. Я поцеловал маму в сжатые губы.

Шура и здесь не выпустила моей руки.

Земля тонким слоем покрыла маму.

Когда опять над нами нудно завыли фашисты, ни кто из женщин не побежал к щелям. Они кидали в воронку горсти земли.

Земля тонким слоем покрыла маму.

Я ничего не видел, кроме рыхлой насыпи над мамой.

Шура еще крепче сжала мою руку.

Не помню, как оторвались ноги, и мы пошли.

Тетя Анюта догнала нас и дала мне кепочку. Я взял ее в руку. Шура долго молчала. Она шла большими шагами. Мне так хотелось еще раз оглянуться!

Должно быть, тетя Анюта смотрит нам вслед. Но как мог я оглянуться, когда и так еле-еле поспевал за Шурой.

«Мужчины не плачут, мужчины не плачут», — повторял я папины слова, а у самого глаза были полны слез.

А потом я испугался: совсем забыл про Олю. Вытер слезы и снова стал смотреть по сторонам на дымящиеся развалины.

В одном доме рухнула стена, обнажив комнаты, оставленные людьми: сундук с поднятой крышкой, перевернутые стулья, кровати, медный таз. А гардероб упал набок, поблескивая осколком зеркала.

Совсем рядом застучал зенитный пулемет, но я даже не посмотрел в небо.

Когда мы отошли за несколько кварталов, Шура пошла медленней, взглянула на меня и спросила:

— А ты слона видел?

— Какого слона?

— Из зоологического сада слон удрал. Я его ночью видела, совсем рядом пробежал.

«А я не видел», — подумал я. Мне очень захотелось увидеть слона, но я не стал больше спрашивать о нем Шуру. Мне хотелось узнать, кто же она, моя спутница.

— Тетя Шура, а ты не докторица?