Дети Ивана Соколова

После, в блиндаже, Орлов долго рассказывал мне о работе артиллерийского разведчика. Я слушал и думал: «Если бы я уже был взрослым и воевал с фашистами, обязательно стал бы таким же, как он, человеком-невидимкой».

Как это здорово — маскироваться от врага, а самому все видеть и вычислять, поворачивать трубу, понимая все черточки и полоски на стекле. Вот это глаза! Все увеличивают во много раз. О них бы петь, а не о «карих глазках».

Смотреть в сторону врага мешал курган... А Орлов пробирался в тыл врага на другой склон оврага и оттуда тоже видел далеко-далеко.

Вовка носился с пистолетами, гранатами; раздобыл себе трофейный парабеллум, а мне очень по душе пришлись бинокль и эти трубы.

Орлов уходил от нас после того, как в блиндаже зажигали лампу, сделанную из снарядной гильзы.

В вечерние и ночные часы у нас было особенно людно. Заходили разведчики, связисты, подносчики термосов, письмоносцы; медсестры и санинструкторы уносили раненых.

Однажды мне не спалось. Вышел из блиндажа. Все трещало, содрогалось и грохотало. Огонь клубился по изрытой земле. Пахло порохом, но зато куда ни глянешь — столько огней, и все такие разные: красные, зеленые и совсем белые. Они бежали наперерез Друг другу, сливались, кружились, мигали.

Светящиеся точки чертили небо. Вспыхивали ракеты, заливая все белым светом. А я думал об Орлове и связистах. Должно быть, когда горят эти «висящие лампы», они припадают к земле, а когда гаснут огни, снова пробираются и ползут на свой наблюдательный пункт.

Орлов всю ночь будет следить за белыми вспышками орудийных выстрелов, он узнает, откуда ведут огонь шестиствольные минометы.

И днем я словно был рядом с Орловым и вместе с ним смотрел в чудесные стекла; видел вражеские блиндажи, танки, дымящиеся походные кухни и серые фигурки солдат с котелками. Обо всем этом мне рассказывал Орлов.

А когда надо мной в воздухе шелестели наши тяжелые снаряды, ухо улавливало вначале свист, а потом удары и глухие раскаты далеких взрывов, — я был уверен, что это Орлов вызвал «огонек» наших дальнобойных орудий и точно указал своим друзьям-товарищам цель.

Может быть, он только что видел, как они угодили прямо в эту цель. А если нет, высчитает точней, сообщит данные на огневую позицию своей батареи, и новый снаряд попадет наверняка.

Прямое попадание!

Как-то Орлов вернулся перед рассветом. Я сразу же проснулся. Как я его ждал! Он пришел усталый, с покрасневшими глазами, и первым делом, как и другие, попросил воды. Снял гимнастерку и тряс ее за дверью. Ему поливала Фекла Егоровна. Он мылся очень долго и старательно. Тщательно тер шею. И тут уж не Вовка, а сам рассказал о том, что с ним было.

Командир батареи приказал ему пробраться в тыл к немцам, по ту сторону кургана. Орлов залез в траншею, забитую трупами. Там он лежал, распластавшись, среди мертвецов много часов, не подавая признаков жизни, зато все видел и засек важные цели.

 — Вот какая карусель! — закончил он свой рассказ. — Вы от меня, Фекла Егоровна, подальше бы, пока я еще как следует не проветрюсь. Чем я там только не надышался!

А Фекла Егоровна подошла к нему, провела рукой по волосам и сказала:

— Черноволосый ты наш, а волосы-то жесткие!

Орлов достал из планшетки чистый подворотничок и, не позволив Фекле Егоровне взяться за иглу, сам пришил его к гимнастерке, приговаривая:

— Чистота — залог здоровья!

Фекла Егоровна все переживала его рассказ и удивлялась:

— Как же это ты так?

Орлов ей ничего не ответил, а только снял гитару, настроил ее, обвел взглядом всю нашу проснувшуюся детвору и ударил по струнам, как настоящий артист-гитарист.

Он запел полным голосом, совсем не так, как раньше:

 — Слети к нам, тихий вечер,

На мирные поля.

Начался новый день, и в воздухе заурчали моторы фашистских бомбардировщиков.

— Опять, черти картавые, по головам ходят! — с досадой сказала Фекла Егоровна.

Она уже не слушала Орлова, и ему не пришлось допеть песню. Одной рукой он водворил гитару на место, а другой — потянулся за винтовкой, стоявшей в углу.

Он заторопился, пригнулся, приноравливаясь к винтовке, и выбежал из блиндажа.

Я уже знал, что Орлов с колена целится сейчас вверх на два фюзеляжа вперед, чтобы пуля попала в самое брюхо пикировщику.

Глава восьмая

ПЕТР ФЕДОТОВИЧ

Часто навещал наш блиндаж сержант-бронебойщик.

Лет ему было много, все его лицо, даже подбородок были прочерчены глубокими морщинами, похожими на канавки. Он плотно натягивал маленькую пилотку, но все равно казалось, что она держится на его большой голове каким-то чудом.

Мне запомнились его большие, широкие руки, похожие на лопаты, и глаза, чуть прищуренные, всегда насмешливые. Они тоже были даны ему явно не по размеру, по сравнению с его широким скуластым лицом.

— А ну, кто тут живой, проснись! — кричал сержант еще издали.

Ему трудно было говорить шепотом. Он никогда не отделывался общим поклоном. Даже с Павликом у него был свой разговор: почему-то называл его «открыточкой». Если Павлик начинал плакать, сержант потирал руки и говорил с восхищением:

— Люблю слушать, как он плачет!