Дети Ивана Соколова

Фекла Егоровна не знала, как помочь подруге. Всю ее ощупала. Нигде ни царапины. Должно быть, сильно оглушило ее или надорвалась. Она только пожаловалась, что все в ее глазах расплывается, терпкий запах пороха стал ей невмоготу.

Фекла Егоровна раскрыла дверь. Александра Павловна попросила закрыть. Только закрыли дверь, опять просит открыть.

Александру Павловну все окопники и тыловики знали и крепко уважали. Из штаба батальона пришли ее проведать, а потом и врач военный появился. Выслушал ее трубочкой, как маленькую, и сказал:

— Полежать вам надо, Александра Павловна, успокоиться.

Он и Павлика заодно осмотрел, потрогал его голову, за ножки потянул и ткнул пальцем в живот:

— Хорош фронтовичек! Хоть бледненький, а с обстановкой справляется. Ему бы другие ясли, был бы кровь с молоком!

Фекла Егоровна никуда больше от себя Александру Павловну из «яслей» не отпускала. Как прикрикнет на нее, она слушается.

Как-то слышал я их разговор, когда Фекла Егоровна тельняшки стирала:

— Знаю я, не оставишь ты моих девчонок.

— Ну и ты мою ораву не бросишь. Александре Павловне нанесли лекарств целую гору. Нальет она ложечку, а сама говорит:

— Мне аптека не прибавит века. Вот подул бы сюда ветерок с Волги!

Как-то ночью, когда Александра Павловна еще подчинялась Фекле Егоровне, а Вовка где-то один лазил, совсем близко от нас кто-то застонал.

Фекла Егоровна, всегда настороженная, прислушалась.

Человек стонал не переставая, он звал к себе на помощь.

Фекла Егоровна вышла из блиндажа и прислушалась. Она решила действовать по всем правилам и поползла по-пластунски.

Посмотрел я — тихо в блиндаже. Юля и Агаша спят рядышком. Не за кем мне было смотреть, и я устроился на ступеньках у входа.

Фекла Егоровна подтащила раненого. Он тяжело и часто дышал. Усадила его на верхней ступеньке, сняла шинель, расстегнула ворот гимнастерки, на голову положила мокрый платок, а мне велела не отходить. Вот-вот должны прийти санитары с носилками.

По временам метавшиеся огни светили, как фары, то и дело повисали ракеты, и я хорошо разглядел его лицо: глаза блестели, а губы синие. Раненый задыхался. Как будто что-то злое, попавшее ему в грудь, все не могло успокоиться и хрипело в нем, вырываясь наружу то со свистом, то со стоном.

Он порывисто, широко раскрытым ртом глотал воздух, но не мог его вобрать в свою грудь. Он даже взмахнул рукой, словно хотел подтолкнуть его к себе.

Откуда-то вынырнул Вовка.

— Тетя Фекла, Вовка здесь! — крикнул я.

А Вовка уже раздобыл обложку какой-то книги и начал махать ею перед лицом раненого.

Мне стало легче от ветерка. А раненый несколько раз совсем свободно вздохнул. Мы придерживали его с двух сторон.

А потом сквозь прерывистые хрипы мне показалось, что раненый кого-то зовет. И мы с Вовкой услышали:

— Мамо!

После этого он еще раз прохрипел, провел рукой по груди, весь подался вперед, покачнулся, еще раз глубоко вздохнул и перестал жить.

На наш зов из блиндажа вышла Фекла Егоровна, а за ней, чуть шатаясь, и Александра Павловна.

Раненый уже был неподвижен. Женщины подняли его и положили лицом вверх около блиндажа.

Когда стало светать, я поднял с земли маленькую самодельную записную книжечку. В ней было всего несколько листов, прошитых толстой черной ниткой. На первой страничке наклеена фотография. Я узнал его. Вовка заинтересовался, что это я разглядываю, и не дал мне досмотреть. Он выхватил из моих рук книжечку и посмотрел на нее прищурясь.

Четко и со старанием были выведены буквы. Даже я мог их разобрать. Вначале Вовка стал декламировать, а потом осекся.

Все, что было в этой книжечке, прочитала вслух Фекла Егоровна. А потом Александра Павловна долго вглядывалась в каждый листок.

Из этой книжечки мы узнали, что убитого звали Колей. Он фотографировался, когда вышел из госпиталя и в третий раз ехал на фронт.

Александра Павловна объяснила нам, что Коля не получал писем из дому и сам не писал домой, так как его родина была занята фашистами. Но в эту книжечку записывал все, что хотел сказать матери. Он желал здоровья своей маме и сестре Наде. Он писал им, что жив и здоров, чего и им желает . Он просил того, кому попадется эта книжечка, переслать ее, когда будет возможно, на Украину по домашнему адресу.

— Сердечный, верил своей власти, — сказала Александра Павловна.

Она обдумывала вслух, сдать ли эти листочки капитану, приходившему к ним в блиндаж, или сохранить самой.

— Капитану расскажем, а письмо, раз матери, — дело женское. Придет время, сама отошлю. Так и знайте: у меня на груди, вместе со всеми документами, — сказала Александра Павловна.

Вовка расширил яму, вырытую снарядом, и на ее дно постелил шинель. Когда земля скрыла Колю, Фекла Егоровна заплакала и обхватила рукой Вовку.

Александра Павловна стояла у входа в блиндаж, прислонившись к бревну...

Только недавно расстался я с Шурой и нашел пристанище в блиндаже, а казалось, что все это было давным-давно.

Перед рассветом по временам стихали скрежет и свист. Посвежело, и хотелось, чтобы стало еще прохладней, закрутила бы метель и унесла всю гарь.

Над головой прошуршал одинокий снаряд.

Откуда-то доносились хриплые голоса.