Дети Хедина

Какое-то время он ходил по залу, всматриваясь в огни и тени, которые они отбрасывали. Он был настороже, прислушиваясь к каждому шороху и приглядываясь к сполохам пламени, не превращаются ли они и в самом деле в драконов. Но вокруг стояла тишина, ничего не происходило, даже мыши как будто решили не покидать своих норок в эту ночь. Ройне вдруг понял, что очень устал, – с раннего утра он был в пути, да и в Обители отдохнуть не вышло, а впереди еще нелегкая ночь. Он подобрал плащ и сел на пол, привалившись спиной к колонне, так, чтобы большая часть зала была ему видна.

От жара огня и духоты тянуло в сон. В голове все еще звучали отголоски сегодняшних разговоров: его братья, его учителя словно продолжали укорять его за его поступок. «Бесконечные споры. Мы можем обсудить это еще сто тысяч раз. Ничего не поменяется. Они не поймут. А я не изменю решение. Я сделал свой выбор. И докажу это сегодня ночью. И это будет последняя ночь Черного брата. А дальше…»

Его мысли невольно устремились туда, куда так хотело его тело. В объятья любимой женщины, открытые только для него одного. Женщины, которая ждет его сейчас в Деффе и потом будет ждать – в маленьком домике, который он купит где-нибудь далеко отсюда, например, в Эргасе для них двоих, куда он будет возвращаться из своих странствий, уже в качестве вольного наемника.

Губы Ройне невольно растянулись в улыбке. Он действительно не намерен предавать дело Забытых Детей, и его меч до последнего вздоха своего обладателя будет стоять на пути тех, кто дерзнет нарушить спокойствие Шести Благословенных Земель, будь то человек, маг или неразумное создание тьмы. Но куда приятнее перед опасным походом будет не припадать к груди Матери, пусть и для того, чтобы напитаться ее волшебным молоком, а получать нежный поцелуй, предназначенный ему одному. И пускай в этом поцелуе не будет никакой магии, он будет ценнее, чем все дары Матери, обещающие необычайную силу и выносливость и все же не дающие полной неуязвимости. За Мать он готов был умереть, зная, что другие братья встанут на его место. За свою же любовь он будет драться до конца и жить.

Все так и будет. В конце концов, ради этого он сидит здесь сейчас. Одна ночь ради тысяч ночей потом. Жар тысячи огней Дома Матери ради огня его единственной любви. Ему казалось, что он до сих пор помнит тепло первого поцелуя, вернувшего его к жизни на берегу Грифового острова, где прибой превращал в лохмотья его черные одежды, а от холода не чувствовалась даже боль в перебитых костях. Колдовство Матери тогда не дало его душе расстаться с телом, но само тело не уберегло. И тогда он, уже прощаясь с жизнью, впервые ощутил, как чужое дыхание обожгло его губы и незнакомый голос сказал: «Все говорят, что у Черных братьев даже кровь черная, а оказывается, она – красная!» В тот момент – незнакомый, а позже ставший таким родным.

Ройне дернул головой, чувствуя, что засыпает. Сколько он уже тут сидит? Час? Меньше? Больше? И до сих пор ничего не происходит. Интересно, если он заснет и проспит до рассвета, укрытый плащом и никем не потревоженный, будет считаться, что он прошел испытание? Или наоборот? Он подумал, что надо бы встать, пройтись, но вместо этого зевнул и поудобнее привалился к колонне. На шагающего человека напасть проще: он за собственным шумом может не услышать чужой. У сидящего неподвижно больше шансов услышать, а у противника может сложиться впечатление, что жертва спит. Главное, действительно не заснуть. Обычно в такие минуты ему помогал кинжал, который он крутил в пальцах: приходилось все время контролировать себя, чтобы не порезаться и не уронить. Но сейчас при нем никакого оружия нет. И это само по себе вызывало некоторое беспокойство.

Появление противников он чуть не проспал. Прошел еще час, долгий и бессмысленный, в борьбе с воспоминаниями и мечтами, и Ройне не сразу понял, что тихий шорох – не игра его воображения. Кто-то приближается. Ройне широко распахнул глаза, и на миг у него перехватило дыхание.

Грифы. Мрачные отшельники с Грифового острова, свое удачное избавление от которых он только что вспоминал…

Яркие огни и собравшийся под куполом и в углах зала полумрак искажали их обличие, делая их еще страшнее, чем Ройне помнил. Они приближались, в своих бурых плащах с оплечьем из потасканного белого меха и с голыми уродливыми головами, похожие на птиц-падальщиков, которых избрали своим символом. И обнаженные клинки у них в руках злобно сверкали. Они шли за ним.

Ройне прошиб холодный пот, когда рука, инстинктивно потянувшаяся к левому бедру, не нашла там рукояти меча.

«Это призраки!»

Он вскочил на ноги, судорожно оглядываясь в поисках подходящего оружия.

«Это порождения огней Дома!»

Он потянулся к ближайшей треноге и дернул ее на себя.