Дети Крылатого Змея

Ступени были узкими и скользкими, и подниматься приходилось осторожно. Одно неверное движение, и Тельма упадет. Не то чтобы высоко, но свернуть шею вполне возможно. А если с шеей обойдется, то падать на кучу мертвецов — сомнительное удовольствие.

И Тельма шла.

Выше.

И еще выше.

Если Мэйнфорд здесь, то… что тогда? Она не знает.

Придумает.

Площадка на вершине пирамиды была крохотной. Из четырех углов ее вырастали каменные подпорки, на которых закрепили плошки с маслом. И судя по запаху дыма, масло здорово сдобрили пыльцой. Не было еще печали. Тельма не знала, насколько этот дым ядовит, но надеялась, что успеет что-нибудь да сделать.

— Здравствуй, девочка моя…

…она всегда именовала их своими. Девочками. Мальчиками. Детишками, ибо боги не одарили ее своими. Звучало красиво, и находились глупцы, которые принимали ее слова за правду.

…не стоит смотреть на нее.

Тельма уже насмотрелась.

Вот алтарь — это куда как любопытней. И еще жаровня. Кохэн, который чудом держится на ногах, он устал и почти сгорел, выпивая себя же в жертвенном экстазе… Мэйнфорд.

— Ты за ним пришла, верно? — женщина коснулась щетины волос. — Но ты опоздала. Он ушел.

— Нет.

Нелепая.

Не молодая и не старая.

Никакая.

— Ушел… ты ничем ему не поможешь. Никому и ничем не поможешь.

Она улыбалась. И сама не понимала, что тоже сошла с ума. А Тельма, глядя в глаза — почти черные из-за расплывшихся зрачков, — пыталась понять, когда же она, Джессемин Альваро, утратила разум.

Еще в приюте?

Раньше?

Или только сейчас?

Она стояла, держась за свирель, что за соломинку. И пальцы скользили по телу инструмента, который играл сам по себе. Одну мелодию — для Стража, который, кажется, был совершенно счастлив, и состояние это изрядно бесило Тельму. Другую — для Кохэна… сыграет и для Тельмы, если она заупрямится. А она не знала, следует ли ей и дальше проявлять упрямство?

Что изменится, если она умрет?

Для остальных — ничего… а она… она так долго училась выживать.

Все зря?

— Ты думаешь, он сделает тебя королевой? — Тельма подошла к Мэйнфорду и села рядом, взяла за руку, попыталась дотянуться до Зверя, но и тот спал глубоким сном.

— Своей королевой.

— Что?

— Он сделает меня своей королевой, — терпеливо повторила Джессемин. — И будет любить вечно…

И говорит она отнюдь не о платонической любви.

Кругом одни извращенцы.

— …только он…

— Ты из-за этого… конечно, на все ради любви, — Тельма положила ладонь себе на колени. И как быть? Попытаться пойти следом? А хватит ли у нее сил? На одного хватит… на кого? На Мэйнфорда? На Кохэна… они так уверены, что эти двое не очнутся…

…или все-таки…

Тельма руку опустила.

Коснулась теплой щеки — пока еще теплой, но если ничего не делать, Мэйнфорд умрет. Безропотно ляжет на алтарь и позволит — вот ублюдок — вырезать себе сердце. А Кохэн проделает это с восторгом. Потом ему, конечно, разрешат очнуться.

Осознать.

Не из-за того, что в этом осознании будет иметься необходимость, но чужая боль их кормит.

Надо решаться.

Надо…

Встать. И смотреть в глаза той, которая вряд ли понимала, что творит.

— Он любит меня… и только меня… Тебе не понять, девочка, каково это… быть лишней в своей семье… дед забрал Мэйнфорда. И плевать ему было, что Мэйни безумен. Мама не могла надышаться на Гаррета. Она его обожала, хотя и понимала, что второго такого ублюдка сложно найти… вот такие у меня братья. Один ненормальный. Второй — мелочен и трусоват, не способен справиться со своими желаниями, а когда приходит время платить за желания… о да, тут он начинает скулить и жаловаться… ничтожество.

Свирель замолчала.

Странно.

Она должна петь, иначе… и почему никто, кроме Тельмы, не заметил, что свирель замолчала? Или это снова игра? Ложная надежда.

— А я… я так старалась… угодить им всем… стать лучшей… я была недостаточно красива? Пускай. Но ведь красота не главное. Я умна… это я нашла бабкины дневники… я прочла про корону… я…

— Тебе помогли.

— Самую малость. Я сумела дотянуться до той стороны… Мэйнфорд малефик, а мой дар был признан слишком слабым, чтобы его развивать… да и зачем? К чему женщине некромантия… мертвецы… Хаос, опасная, нестабильная материя… никто и никогда не пытался работать с нестабильной материей. Я стала первой! Я!

— А они не оценили.

Свирель по-прежнему молчала, а Джессемин, которой так хотела рассказать все, не замечала этой тишины. Она раскачивалась все сильней. А ведь достаточно небольшого толчка, чтобы она покатилась с вершины пирамиды.

— Никто не знал… я не сказала… я нашла способ… если нет своего дара, то можно взять чужой… чужой дар… невыявленный… спящий… мне было жаль вас, — ее голос изменился, и теперь в нем проскользнули бархатистые ноты. — Бедные забытые дети… никому не нужные… знаешь, сколько в нашем штате бродяжек? Сотни… тысячи… сотни тысяч детишек, которых никто и никогда не хватится…

— Вот только одаренных среди них полтора процента. Если верить статистике.

Еще шаг.

Что Тельма будет делать, когда дотянется до нее?

Ответа нет.

Что-нибудь да сделает.