Дети Крылатого Змея

…и букет лилий, роскошные белоснежные цветы. Карточки нет. Зато есть конверт из плотной бумаги и обсидиановый нож, выпавший на туалетный столик, а за ним — клочок бумаги с именем.

— Мама, откуда это у тебя? — Гаррет, как обычно, явился не вовремя. И она дернулась было, пытаясь прикрыть нож, но успокоилась, поняв, что поздно.

— Прислали.

Любила ли она младшего сына?

Наверное. Если кого-то любить, то его. Мил и очарователен. Порой утомительно очарователен, и это в нем от отца… врожденное свойство, немало способствовавшее карьере. Но глуп… недалек… непоследователен и несдержан.

С другой стороны, умным сложней управлять.

А его несдержанность, его ошибки, его маленькие тайны, которыми Гаррет делился лишь с матушкой… его святая вера, что уж она-то знает, как правильно, стоили дорого.

— Интересный… подарок, — он протянул руку к ножу, но она не позволила.

— Нет. Это…

…для нее? Гладкий камень. Теплый камень. В свое время он выпил много крови, и потому не остудили его столетия забвения. О да, отец называет ее дурой… и матушку такой же считал, наивно полагая, что если женщина красива, то и глупа.

А она не стремилась его разубедить.

Зачем?

От дур не запирают сейфы. И важные бумаги не прячут. С ними быстро перестают считаться, полагая, будто бы вреда не будет, если дура пролистнет книгу-другую. Ей интересны картинки? Что, помимо картинок, она способна понять?

Старые дневники?

Рукописи.

…тайны. Загадки. И, что гораздо важней, отгадки.

Нож был подарком. И она даже поняла, от кого и зачем. Осталась малость.

— Дорогой, — она всегда разговаривала с Гарретом мягко, так было проще. — Послушай, мне нужно, чтобы ты свел знакомство с одной женщиной… близкое знакомство, если ты понимаешь, о чем я…

Понимал.

— А моя помолвка?

— Разве она тебя останавливала когда-нибудь? Просто постарайся вести себя… благоразумно. У этой женщины есть одна вещь, которая очень нам нужна.

— Зачем?

— Ты же хочешь примерить корону? — она всегда знала, что сказать сыну. — Тогда следует собрать камни… вернуть камни…

…и силу, которую ее отец вздумал подчинить.

— И как ее зовут?

— Элиза… Деррингер. Во всяком случае, так она себя называет…

…время закончилось.

Сердце обмерло. И Тельма, вцепившаяся в чужую память — о, как не хотелось отпускать ее, — вынуждена была отступить.

Не шаг.

Половина шага. Половина тягучего вздоха, который щекочет шею. Чей-то голос…

— …девушке стало дурно.

И ответ Мэйнфорда:

— В ваших коридорах мало воздуха.

— Ей нужна помощь…

— Я сам позабочусь о своей невесте.

Он это нарочно.

Для Тео, что держался тенью, наблюдая за спектаклем. Для того, второго, оставшегося безымянным, притворившегося ушедшим. Для целителей.

И своей матушки.

— Ты же сама хотела, чтобы я женился…

…теперь ее точно убьют.

Глава 16

Кохэн, сын Сунаккахко, парил над миром. И крылья его были сильны. Эти крылья поднимали его выше и выше, пока не подняли к самому солнцу, жар которого опалил перья.

— Что ты творишь, безумец? — спросило солнце.

— Я хочу сгореть.

— Зачем?

— Тебе нужны сердца, чтобы пылать. Возьми мое.

— Ты готов его отдать?

Солнце смеялось и пускало огненных змеек по перьям. Перья тлели, и вонь их окутывала Кохэна. В ней не было ничего благостного или праздничного, обыкновенный смрад жженого пера…

— Да.

— А взамен?

— Я возвращаю долг… когда-то никто из вас не пожелал взять меня. Я был слаб. И труслив.

— Что изменилось?

— Я изменился.

Он не продержится долго, еще мгновенье или два, и ветер уже пробирается сквозь рваные дыры в крылах.

— Теперь я готов… слышишь…

Небо ускользнуло. Сбросило Кохэна, разом отняв опаленные крылья. И земля понеслась навстречу.

— Ты больше не боишься смерти? — голос солнца таял.

— Боюсь.

Но он способен переступить через этот страх. Теперь — способен. И не закрывая глаз, он смотрит на землю.

Красиво.

Священная зелень лесов. И желтизна степи. Каменное кольцо, запершее сердце Атцлана. Сам Атцлан, черная пуповина, ведущая в Бездну. И тысячи, сотни тысяч сосудов, пронизывающих плоть земли.

Он не разбился.

Он почти понял. И падение прекратилось, а опаленные крылья зажили. Тяжелый воздух вывернул их, а в лицо вновь ударило вонью…

…и он очнулся.

Воняло кровью.

И гарью.

Дымили шторы, паркет занялся, и Кохэн, пошатываясь от слабости, поднял графин. Плеснул водой. К счастью, в графине была именно вода. И до штор добрался, содрал. Скомкал, опаляя ладони.

Окно открыл.

Кто-то кричал о пожаре… нет пожара. Уже не будет. Пламя, послушное воле его, силе, от которой он сам когда-то отказался, унялось. И Кохэн получил возможность осмотреться.

Голова болела.

Странно.

Как он очутился в этом месте? Где это самое место вообще находится?

Комната.

Просторная. С большим окном, со светлыми обоями. Столик. Стулья и низкий диванчик, прикрытый клетчатым пледом. Полка. Фарфоровые кошечки на полке. Взирают на Кохэна свысока…

…а крик не утихает.

…и кажется, слышен далекий вой пожарных сирен. Надо уходить, но…

Она лежала на полу, женщина с золотыми волосами. Женщина, чье лицо прикрывала уродливая деревянная маска. Женщина, которую Кохэн узнал, хотя видел лишь пару раз…