Дети лета

Прия вышла в ярко-синем бикини и расстегнутой спортивной рубашке. Я заметила, как Эддисон вздохнул и прикусил зубами внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться и не умолять ее надеть что-то более закрытое, поскольку, при всем своем замечательном уважении к личностной независимости, воспринимал Прию как свою маленькую сестру. Не знаю, многим ли братьям вообще нравится, когда их младшие сестры (или, подозреваю, любые сестры) щеголяют в бикини. Потом появилась Стерлинг в клубнично-розовом раздельном купальнике с кокетливыми оборочками на боках, и уже обе щеки Эддисона втянулись, образовав два суровых провала.

– А твоя мать знает об этом? – спросила Элиза, показав на длинную татуировку на левом боку Прии.

– Она сама помогла мне выбрать салон и сопровождала меня на каждый сеанс, – рассмеявшись, ответила девушка.

В начале лета она упорно соскальзывала на французский язык всякий раз, когда не обращалась непосредственно к одному из нас, – видимо, за три года жизни в Париже ее мозг перепрограммировался. Хотя последние пару недель уже не пользовалась французскими словечками.

Я изогнулась на стуле, чтобы получше разглядеть ее шедевр. Прия сообщила, что делала тату все весенние месяцы, но не говорила нам, какой именно рисунок выбрала. Последний раз, когда она заезжала сюда в начале лета, финальный сеанс еще не зажил, поэтому она ничего никому не показала. Если размер вызывал некоторое удивление, то идеи и образы были абсолютно в стиле Прии. Сделанная наподобие цветного витража большая шахматная королева стояла на цветочном пьедестале. Его составляли жонкилии, каллы, фрезии – все те цветы, что оставлял чертов маньяк, убивший ее сестру и потом преследовавший саму Прию. Голову королевы увенчивал венок из цветов Чави – солнечно-желтых хризантем. Над этими хризантемами раскинули крылья две бабочки, достаточно большие, чтобы разглядеть их специфическую окраску.

Мне не пришлось приглядываться, чтобы узнать их: Древесница западная и Голубянка мексиканская, более детально прорисованные крылья которых красовались соответственно на спинах Инары и Виктории-Блисс.

– Мне подумалось, что я наконец способна оставить это в прошлом, – тихо пояснила Прия.

– Это?

– Ощущение жертвы. Как будто раньше оно давило на меня, и я постоянно думала, как же можно внутренне освободиться от него.

Бессознательно я коснулась пальцами шрамов на моей щеке, скрытых под слоем водостойкой пудры. Прия видела меня без макияжа, но Инара и Виктория– Блисс, по-моему, еще нет.

Впрочем, с другой стороны, помимо этих татуировок у каждой из них хватало собственных шрамов. Руки Инары навечно запечатлели жуткие последствия вечернего взрыва в Саду – ожоги и осколки оставили свои отметины, когда она стремилась спасти других Бабочек посреди того ужаса. На ладонях и пальцах Прии тоже остались тонкие бледные шрамы – свидетельства ее отчаянных попыток завладеть ножом, и еще более явный шрам пересекал ее шею, где прогулялось лезвие маньяка.

Шрамы означали, что мы пережили некое испытание, даже если эти раны еще болят.

Этот день принес нам очень нужное ощущение полного отдохновения, даже после того, как жара вынудила нас искать прохлады под кондиционерами. К вечеру температура слегка понизилась, и мы вернулись в патио, нагруженные припасами для приготовления сморсов[39], поскольку Стерлинг выяснила, что Инара в жизни сморсов не пробовала. Костровой ямы в этом комплексе не предусмотрели, но укороченные ножки одной из решеток гриля позволили развести достаточно высокий огонь, а Прия принесла фотокамеру, чтобы запечатлеть первую пробу десерта Инарой. Она закрыла глаза, словно пробовала нечто райское; капля расплавленного шоколада запятнала уголок ее рта, кусочек зефира прилип к носу, и я не могла дождаться, чтобы показать Вику эту фотку.

Но потом загудел мой рабочий телефон.

Все застыли, уставившись на этот умный аппарат, бесхитростно вибрировавший у моих кроссовок. Никто из нас сегодня не вспоминал о делах. Точно все мы резонно согласились забыть о них на день-другой. Просто… отложить воспоминания.

Наклонившись, Стерлинг взглянула на экран.

– Это Холмс, – тихо сообщила она.

Схватив мобильник, я приняла вызов.

– Рамирес.

– Мне плевать, что там говорит Симпкинс, – вместо привета сразу заявила она, – но у детей истерика, и вы им необходимы.

– У каких детей?

– Очередная троица с плюшевыми мишками, выкрикивая ваше имя, полчаса назад забрела на пожарную станцию. Приезжайте в больницу принца Уильяма.

Жила-была некогда девочка, которая боялась плакать.